Распутин

Он снова взялся было за свои бумаги, но дверь отворилась, и в зал вошли матрос Егоров, все такой же неопрятный и раскормленный, каким был он и на Кубани, Арон Гольденштерн, черноволосый, кудрявый еврейчик, провизор, очень довольный, что вот он принимает участие в мировой революции и вообще стоит на высоте века, и Гриша в потертой кожаной куртке, с вылинявшей красной повязкой на рукаве, измученный, точно весь потухший.

- Ну, есть какие дела? - спросил Егоров.

- Ничего особенного... - не поднимая глаз от бумаг, грубо отвечал Георгиевский. - Только несколько человек солдаты поймали: к белым пробирались... Да: я должен сделать вам замечание, Гольденштерн. Вы вчера опять на вечернее заседание не явились...

- Извиняюсь... - поправив пенсне, отвечал Гольденштерн. - Я торопился закончить доклад товарищу Луначарскому относительно... э-э... сокращений в языке. Есть стенография для письма, а я изобретаю стенографию для речи...

- То есть? - поднял брови Георгиевский.

- Ну, мы, например, вместо совет народных комиссаров говорим совнарком... - сказал Гольденштерн. - Это опять длинно. Можно вместо совнарком говорить, например, сонк или

снарк. Или мы говорим комиссар путей сообщения - для чего так длинно, когда можно короче? Во-первых, можно опустить народный, потому что теперь все народное, и сказать просто комут или даже копут...

- Капут? - захохотал Егоров. - Вот что верно, так верно! Ни паровозов, ни вагонов, ничего... Полный капут... Это ты здорово!

- Ваши насмешки показывают только вашу несознательность, товарищ! - огрызнулся Гольденштерн. - Это самая неотложная реформа... Какая экономия бумаги, чернил, времени!

- Ну, это ты там разделывай, как тебе угодно, а теперь время делами заняться... - сказал Егоров. - Каких там еще пымали?

- Самое лучшее допросить их сейчас же и конец... - сказал Гольденштерн и поправил на горбатом носу пенсне, которое он носил исключительно для шика: он был убежден, что с пенсне он выглядит образованнее.

- Эй, там... - крикнул Георгиевский. - Введи арестованных!

- Чичас... - крикнул из-за двери Мишутка.

Все члены чрезвычайки сели вокруг стола, и Мишутка скоро впустил в зал молодого человека военной выправки с интеллигентным лицом, но в костюме мастерового.

- Ваше имя? - строго спросил Георгиевский.

- Поваляев, владимирский мещанин... - отвечал арестованный.

- Пой, пташечка, пой... - усмехнулся матрос. - Кажи руки! Арестованный показал обе руки.

- Белы для мещанина!

- Я часовщик...

- Что же вы делали ночью в кустах? - спросил Георгиевский.

- Пробирался на юг...

- Цель?

- Кормиться надо...

- Вы внушаете нам серьезные подозрения... - пошептавшись с Гольденштерном, проговорил Георгиевский. - Мы предлагаем вам чистосердечно назвать себя и дать все показания, иначе последствия для вас могут быть весьма неприятны...

- Я сказал все...

- У нас времени вожжаться с тобой нет!.. - заревел вдруг матрос. - Ишь, дьявол, кобенится... Моли Бог, что председатель у нас такой антилегентный, а то бы я еще вчера кишки твои вымотал...

- Совсем не умеет держать себя!.. - презрительно пожал плечами Гольденштерн.

- У тебя, жидовская морда, учиться буду! - осадил его матрос.

- Товарищ Егоров, вы являетесь представителем Советской респуб-

лики и должны вести себя с полным достоинством... - важно проговорил Георгиевский.

- Ну, разводи бобы-то... - проворчал матрос. - В расход и никаких!

- Вы желаете отвечать или нет? - строго спросил еще раз Георгиевский, делая, как он думал, стальные глаза.

- Я отвечаю...

- По-моему, в распоряжение товарища Озолина... - сказал Гольденштерн.

- И это не плохо... - согласился матрос. - Товарищ Озолин у нас с переодетыми офицерами разговаривать мастер. Стоит только ему поработать над кем часок, мертвый и тот заговорит...

- В распоряжение товарища Озолина... - решил Георгиевский. - И кто там еще есть? Давай скорее...

Мишутка принял мастерового, и в зал ввели Андрея Ивановича в его бархатном, невероятно затасканном пиджачке, похудавшую и опустившуюся Лидию Ивановну с Левиком и запуганную Марфу. Гриша побледнел и отвернулся. Андрей Иванович, узнав среди чреэвычайников двоих старых знакомых, усмехнулся.

- Ваше имя? - несколько смутившись и берясь за перо, проговорил Георгиевский.

- Только, пожалуйста, никаких комедий! - раздраженно отвечал старик. - Я не имею ни малейшего желания участвовать в них...

- Гражданин, имейте в виду, что в этом помещении у меня нет ни знакомых, ни родных, - сказал Георгиевский, - а только с одной стороны члены чрезвычайной комиссии, а с другой - граждане, заподозренные во враждебном отношении к Советской республике...

- Ну это несомненный плагиат из какой-то скверной мелодрамы из времен французской революции... - сказал Андрей Иванович. - Там любили разговаривать в этом тоне. Но если уже вам так хочется позабавиться, извольте: имя мое Андрей Иванович Сомов, потомственный дворянин, по профессии народный писатель, который тридцать лет работал для просвещения народа, стараясь облегчить его участь...