Распутин

- Нет, не они виноваты, а мы, их наставники... - задумчиво сказал Андрей Иванович. - И не могу даже по совести сказать, что проектированный нами дом был плох, нет, но материал-то, да и строители, оказались из рук вон...

- Ну, это мы потом разберем, - сказала Лидия Ивановна. - А теперь давайте пособим Марфе хоть немножко порядок тут навести... Ведь можно же такое свинство устроить!.. Нет, бумаги можно в уголок сложить, Марфа, - может быть, начальству понадобятся, а ты вот давай получше какие стулья к столу отбери...

Дверь отворилась, и на пороге в сопровождении часового показался Гриша.

- Можешь идти... - сказал Алексей часовому и, когда тот вышел, сказал брату: - Наедине я не могу принять вас...

- Я ничего не имею против присутствия... ваших друзей... - смущенно отвечал Гриша.

- Стыдно, Гриша... - сказала Галочка, подходя к нему. - Нас ты так обижать не должен... Здравствуй, милый... Алексей, оставьте, голубчик, официальный тон - давайте поговорим по-человечески...

- Что... вы хотели сказать мне? - избегая смотреть на брата, спросил Алексей.

- Я знаю, что меня ждет расстрел... - с усилием заговорил Гриша. - Но, умирая, я, думаю, имею право сказать, что... что... я совсем не то, за что меня считают... Если меня ослепила... мечта... если я ошибся... я искупить свой грех согласен, но... их преступления... Нет! Все это я проклинаю и ненавижу не меньше вас...

- То есть... позволь... я не понимаю... - с удивлением проговорил Алексей. - Ты, что же, не веришь больше во всю эту чепуху? Ты не с ними?

- Нет, нет, я не с ними! - в глубоком волнении выговорил Гриша. - С ними нельзя быть никому, в ком хоть немножко живо человеческое сердце...

- А-а... В таком случае - здравствуй, милый мой Гришук! - радостно взволнованный, проговорил Алексей. - Ты меня воскресил, мальчик!

Братья горячо обнялись.

- Только одного боюсь я, - пробормотал Гриша, - это чтобы не подумали, что я таким образом жизнь свою спасаю...

- Ну, с этой стороны ты можешь быть спокоен... - сказал Алексей. - Мы все знаем, что братишка мой может накуролесить, но лгать, мы знаем, он не будет...

- Но как же ты похудел! Как изменился! - проговорила Галочка. - Да ты здоров ли?

- Здоров, но измучен... - отвечал Гриша, и вдруг губы его запрыгали. - Боже мой, что это был за ужас! Они не оставили не оплеванным ни одного уголка души... Они затоптали грязными сапогами все святое на земле. Они и знать не хотят, что есть на земле красота, чистота, невинность, закон, правда, сердце... Мы мечтали о светлой веси Господней, а попали в стадо разъяренных зверей. Пусть мы пред ними виноваты, но все же невозможно, невозможно, будучи человеком, проделывать то, что проделывают с легким сердцем они... И если бы я только мог пойти с вами против торжествующего страшного Зверя этого!

- Да почему же ты этого не можешь? - спросил Алексей. - Это вот мы бросим... - сказал он, срывая красный лоскут с рукава брата, - а завтра Галочка нашьет тебе наш трехцветный угол...

- Но ведь и по глазам меня не примут... - сказал Гриша.

- Ну, мы в этом отношении не так уж строги! - засмеялся Алексей. - У нас есть в строю и безрукие офицеры, а искалечены мы почти все...

- Эх, кабы только все поскорее так пришли в себя! - тяжело вздохнула Лидия Ивановна. - Ну вот никак, никак не могу понять, что это с людьми сделалось... Правда, наша Марфа говорит, что без нечистого тут не обошлось... А ты, Андрей Иванович, сходил бы, пока Марфа тут прибирает, за нашими съестными припасами, - хоть и не мудрящи они, а все лучше, чем ничего...

- Сейчас, сейчас...

В большие окна кротко смотрели тихие сумерки. Город утихал. Марфа, не обращая никакого внимания на то, что происходило около нее, усердно приводила все в порядок. И где-то неподалеку послышалась тихая хоровая песня солдатская - так поют русские люди около огонька, далеко от дома, который они увидят не скоро, а может быть, и никогда...

XXVI

ОДИН ИЗ СПАСИТЕЛЕЙ

«Красный Харьков пал», - с привычным актерским пафосом возвестили большевистские газеты, как будто это был не простой провинциальный город, а какой-то страшный Гибралтар. Деморализованные, совершенно равнодушные к тому, что они делают, полки их потянулись в беспорядке на север, по пятам преследуемые добровольцами. А Харьковцы, обессиленные, подавленные, еще не верящие своему освобождению от страшного кошмара, толпами ходили смотреть чрезвычайку, где все эти бесконечные месяцы свирепствовал какой-то явный психопат, где сдирали с людей живьем кожу, поджаривали их ноги на угольях, сажали их, как кроликов, в маленькие клетки и кормили сырыми мозгами расстрелянных товарищей их. И когда подходили добровольцы, всем казалось, что как только это кончится, так жизнь закипит в городе ключом, как в старину. Но вот красные ушли, а жизнь не только не налаживалась, а продолжала разлагаться все дальше и дальше: до такой степени обессилены и обездушены были все эти сотни тысяч людей...