Распутин. Анатомия мифа

Скажем, публичные истерики по поводу «козней грязного Гришки», которые устраивал камергер высочайшего двора и председатель Государственной думы М. В. Родзянко, разрушали ореол власти, а следовательно, и сложившийся миропорядок куда сильнее, чем гневные разоблачительные статьи лидера большевиков Владимира Ульянова-Ленина на страницах нелегальных изданий.

Распутинская история демонстрирует предреволюционный общественный психоз во всей его красе. Разговоры «о слабоволии царя», о его «полном подчинении царице», которая, в свою очередь, «закабалена Гришкой», действующим «в угоду врагов России», все эти вердикты-эпитафии, так и остались по большей части лишь пустопорожними разговорами. Сам же факт их распространения в чиновно-дворянской среде являлся красноречивым показателем той «эрозии монархизма», которая в конечном итоге и стала одной из первопричин крушения всей самодержавной системы.

Распутин, которого царица видела другом своего дома, постепенно, помимо своей воли, становился политическим фактором. Его наделяли этим качеством светские «львы» и «львицы», клевреты партийных течений различного толка, записные борцы «за благо России» из стен Государственной думы. Революция 1905 года завершилась, страсти начали затихать, но сольные партии «спасителей Отечества» манили, некоторые с ними уже свыклись. «Лидерам общественности» находиться «в простое» было нестерпимо, политика «малых шагов» утомляла, требовался выигрышный антураж. Тема о «тлетворных влияниях» его предоставляла.

Раздувание «распутинского чада» совпало по времени с охлаждением и разрывом близких отношений царской четы и двух черногорских сестер — великих княгинь Милицы Николаевны и Анастасии Николаевны. «Черные женщины» не могли смириться с таким остракизмом. Монолитная и энергичная великокняжеская группа во главе с «доктором алхимии» (такой диплом имела «первая интеллектуалка династии» Милица Николаевна) развернула войну компромата против царицы.

Никаких порочащих ее «документов» у неистовых сестриц в распоряжении не было. Они могли лишь со знанием дела «уронить замечание», «ненароком обмолвиться», «выразить удивление». Их салонные реплики, брошенные с недоуменным выражением лица и вздернутыми бровями, касались одной темы — «странного поведения императрицы», общавшейся с каким-то «грязным мужиком». Ничего больше не говорили, своих личных «показаний» о встречах с этим мужиком не приводили, но и того хватало. В высшем свете любили и умели разгадывать дворцовые головоломки.

В то же время развитию интереса в столичном обществе к загадочной фигуре способствовала тогда серия церковных и светских скандалов. За всем этим гурманы-знатоки «политической кухни» увидели некую «интригу темных сил». Фигура Распутина очень удачно вписывалась в живописный образ «закулисных влияний».

В начале 1912 года имя Распутина было впервые произнесено с трибуны Государственной думы, еще раньше эту тему стали раскручивать некоторые газеты. «Тайные пружины в политике» — вечно живой сюжет журналистики. Это почти всегда сенсация, а для автора — непременно громкое имя и повышенный гонорар. В этом отношении распутинский сюжет развивался в соответствии с традиционными приемами «охотников за сенсациями».

Внешность этого человека была достаточно колоритной, и любое его публичное появление уже само по себе привлекало внимание. Вот каким описала его, например, одна молодая столичная дама: «Распутина я увидела сразу, по рассказам я имела представление о нем. Он был в белой вышитой рубашке навыпуск. Темная борода, удлиненное лицо с глубоко сидящими серыми глазами. Они поразили меня. Они впиваются в вас, как будто сразу до самого дна хотят прощупать, так настойчиво, проницательно смотрят, что даже как-то не по себе делается».

Портрет Распутина в изложении писательницы Н. А. Тэффи выглядит следующим образом: «Был он в черном суконном русском кафтане, в высоких сапогах, беспокойно вертелся, ерзал на стуле, пересаживался, дергал плечом… Роста довольно высокого, сухой, жилистый, с жидкой бороденкой, с лицом худым, будто втянутым в длинно-длинный мясистый нос. Он шмыгал блестящими глазами, колючими, близко притиснутыми друг к другу глазами из-за нависших прядей масленых волос. Кажется, серые были у него глаза. Они так блестели, что цвет нельзя было разобрать. Беспокойные. Скажет что-нибудь и сейчас всех глазами обегает, каждого кольнет, что, мол, ты об этом думаешь, доволен ли, удивляешься ли на меня?»

Приведем еще портрет-зарисовку, оставленную французским послом в Петербурге М. Палеологом, встретившим Распутина в доме одной петербургской аристократки: «Темные длинные и плохо расчесанные волосы; черная, густая борода; высокий лоб, широкий, выдающийся вперед нос, мускулистый рот. Но все выражение лица сосредоточено в глазах льняного-голубого цвета, блестящих, глубоких, странно притягательных. Взгляд одновременно пронзительный и ласкающий, наивный и лукавый, пристальный и далекий. Когда речь его оживляется, зрачки его как будто заряжаются магнетизмом».