Распутин (др.издание)

— Но как же быть? — растерянно проговорил Дмитрий Павлович.

— Если яд его не берет, то нам надо спуститься и уложить его… — сказал Пуришкевич, нервно жмурясь. — Или предоставьте это мне одному, и я или уложу его из моего револьвера, или размозжу ему череп кастетом…

— Придется выбирать что-нибудь одно из двух… — сказал Юсупов.

После очень короткого совещания было решено, что Пуришкевич убьет его кастетом. Доктору Лазаверту Юсупов на всякий случай всунул в руку тяжелую каучуковую гирю — тоже подарок В. А. Маклакова на этот случай, — хотя доктор колеблющимся голосом заявил ему, что он совершенно ослаб и едва ли будет в состоянии что сделать.

Снова все гуськом во главе с Пуришкевичем тихонько начали спускаться по лестнице, как вдруг великий князь, взяв за плечо Пуришкевича, прошептал: «Attendez un moment», [72]— и вместе с Юсуповым они снова поднялись наверх. За ними последовали и остальные.

— Вы ничего не будете иметь против, если я его застрелю, Владимир Митрофанович? — переговорив о чем-то с великим князем, спросил вдруг Юсупов Пуришкевича. — Это скорее всего и проще…

— Пожалуйста… — ответил тот. — Вопрос не в том, кто с ним покончит, а в том, чтобы покончить непременно этой ночью…

Юсупов решительно подошел к своему письменному столу и, достав из бокового ящика небольшой браунинг, быстро повернулся и решительными шагами спустился вниз. Все остальные кинулись за ним и снова замерли на лестнице. И не прошло и пяти минут, как внизу раздался глухой звук выстрела, продолжительный крик боли а-а-а…и звук падающего на пол тела.

Все сорвались с лестницы и в одно мгновение были на пороге кабинета, но кто-то нечаянным движением зацепил штепсель, и электричество потухло. Ощупью кто-то снова зажег свет, и вбежавшие увидели на полу на шкуре белого медведя умиравшего Григория, а над ним с револьвером в руке стоял спокойно князь и с чувством непередаваемой гадливости смотрел в лицо убитого мужика.

Несколько мгновений продолжалось торжественное молчание. Все испытывали чувство облегчения: как ни кончилось, но кончилось! И надо действовать…

— Нужно снять его поскорее с ковра и положить на каменный пол… — сказал великий князь. — А то кровь просочится и замарает шкуру…

Он взял убитого за плечи, а Пуришкевич за ноги и бережно переложили его на пол. Григорий еще дышал… Правой рукой он прикрывал себе глаза, а левая была вытянута вдоль тела. Грудь его высоко подымалась, и по телу проходили судороги. Пуришкевич в тяжелой задумчивости глядел на него…

— Ну-с, господа, идемте наверх… — сказал спокойно князь. — Надо кончать начатое…

Они потушили электричество, затворили двери и снова поднялись наверх в гостиную, где прежде всего все поочередно поздравили князя, что на его долю выпала высокая честь освобождения России от гада, угнетавшего ее.

Был уже четвертый час ночи…

Поручик Львов, как раньше было условлено, поверх своей военной шинели надел дорогую шубу Распутина, надел его боты и взял в руку его перчатки, доктор Лазаверт, овладевший, наконец, собой, снова превратился в шофера, и вместе с великим князем они понеслись на автомобиле к поезду Пуришкевича, чтобы там — по заранее установленному плану — сжечь в топившейся печи все вещи Григория. После этого они должны были на извозчике проехать во дворец великого князя и приехать оттуда на автомобиле великого князя за телом Григория.

Пуришкевич с Юсуповым, куря, сидели в его кабинете. Потом князь встал, сказав, что он пройдет на минутку на половину старого князя. Но он пошел не туда, а кружным путем по большой лестнице спустился опять вниз и, точно притягиваемый какою-то странной силой, прошел в нижний кабинет и зажег свет. Григорий неподвижно лежал на каменном полу. Князь, опустившись на колено, взял его руку — пульса не было. Он приложил ухо к груди Григория — сердца не было слышно. И вдруг Григорий раскрыл один глаз — темный, бездонный, светящийся каким-то жутким светом… — в глазу этом вдруг загорается никакими словами непередаваемая ненависть, и с криком «Феликс, Феликс!» Григорий вскакивает и бросается на князя… Тот, полный ужаса, одним прыжком с страшным криком вылетел из кабинета…

— Пуришкевич, стреляйте! Стреляйте! Он жив… Он убегает… Аа-а-а…