Распутин (др.издание)

…Только за полночь стали засыпать все — думы все мешали. А Васютка и вовсе заснуть не мог. В душе у него было пусто и холодно. Завтра, значит, опять крадись, как дикий зверь, к Раменью, в леса, в эти черные землянки смолокуров, и опасайся, и трясись. Хлеба у старика мало, жену опоганили, впереди темно. И хорошо, потом простят, а ежели нет? Да и как простить? Ребят из окошек на камни швыряли, города жгли, всю Расею погубили — немысленное это дело, чтобы все это так сошло. Да и наплевать: устал он, и ничего он не хочет…

Он встал как будто до ветру и вышел. Занималось холодное непогожее утро. И неприветливо так глядела пустынная осенняя земля. И чего там еще мучиться? Зачем?

Прокофий слышал, как вышел сын, подождал немного и тоже поднялся.

— Ты что, Прокофий? — тревожно спросила с печи тоже не спавшая уже старуха.

— Так. Лошадь проведать надо…

Он вышел, тревожный. На крыльце сына не было. Он спустился на двор и в предутреннем сумраке увидел длинное тело в рваной английской шинели, висевшее с перемета сарая на узловатых вожжах, а рядом на земле, на старой засаленной шапке бережно положенный тяжелый медный старинный крест…

XXX

КОНЬ КОМИССАРА

Неустанно кружились по лицу необъятной России красные смерчи, и смердящая пыль человеческая, безликая — отдельные лица стирались все более и более в этих водоворотах, — безвольная и тупая, носилась в безбрежных просторах ее туда и сюда под этот новый тревожный гомон — ка-га-га-га… ка-га-га-га-га… — под грохот пушек и трескотню винтовок, под вой пожаров, под истошные вопли истязуемых и убиваемых — неизвестно за что… И некоторым казалось, что это русские люди решают насущные вопросы жизни своей и судьбы своей родины…

Бессильно отступавшие от самого Черного моря почти до Москвы, красные немножко нажали, и разлагающаяся Белая армия, побросав вдруг танки, пушки, снаряды, госпитали, обозы, беспорядочными ордами бросилась назад. Держались еще только небольшие отборные части, которые дрались уже не с мужеством, но с отчаянием обреченных. Красные обтекали их с обеих сторон, и большею частью все они погибали…

Один из таких белых отрядов был захвачен к вечеру тихого осеннего дня на старом бедном погосте. Дома духовенства были моментально разграблены, пленные поставлены на рытье больших братскихмогил, а на воротах погоста под образом Спасителя тихо качалось длинное черное тело небогатой местной помещицы, родовитой княгини, известной своей религиозной и патриотической деятельностью… Когда стемнело, всех пленных красные заперли в старый, большой сенной сарай, где густо и назойливо пахло откуда-то отхожими местами.

Среди арестованных был и Алексей Львов, и раненый корнет его величества, и сестрица Неточка, и много здоровых и раненых офицеров и солдат, и семья Сомовых, следовавшая за Белой армией в Москву, и седой священник с белым, как мел, лицом и налитыми тяжкой скорбью глазами, и несколько крестьян, и женщины, и дети. В углу неподвижно лежал на спине уже окоченевший труп Гриши, который в отчаянии застрелился… Все тяжело молчали. Впереди у них ничего уже не было. А за тесовыми стенами, в щели которых жалобно посвистывал осенний ветер, слышались грубые ругательства, смех, ржанье лошадей и отдаленная, редкая уже стрельба. Андрей Иванович в странном беспокойстве возбужденно метался из угла в угол.

Рыжий Мишутка, ковыляя на своих костылях, — месяца два тому назад ему после ранения ампутировали обе ноги, и он уже привык к своему положению увечного — подошел к часовому, здоровенному, туполобому парню, который, опираясь на затасканную в эти годы бесконечной бойни ржавую винтовку, стоял на часах у ворот сарая.

— Сделай милость, товарищ, нет ли махорочки малость затянуться хоть разок? — проговорил он. — С утра не курил — прямо терпенья нету…

— У самого на донышке… — угрюмо сказал тот. — На, пожалуй, немножко.

— Вот спасибо, товарищ… — сказал Мишутка и, засмеявшись, прибавил льстиво: — А ловко вы белогвардейской-то сволочи всыпали… Гы-гы-гы…

— Ну, сволочи… Все одинаковы… — сквозь зубы сумрачно отвечал часовой. — И эти тоже хороши… Вчерась одного товарища за одно слово расстреляли сукины дети…

— Это по случаю чего же?

— Наши солдаты этого жида, Троцкого, косым прозвали… — нехотя отвечал солдат. — Черт его в душу знает, может, он и не косой совсем, а так пошло и пошло, косой да и крышка… Вчера тот и ляпни что-то про косого, а сзади, как на грех, комиссар — сгребли в момент, и готово…

— Значит, порядок тоже наблюдают… — назидательно заметил Мишутка неизвестно для чего. — Без этого тоже нельзя…

Парень тупо взглянул на него и, отвернувшись, посмотрел на разграбленные солдатней огороды со всюду белевшимися капустными листьями.

Андрей Иванович, с непонятной жадностью слушавший в щель каждое слово разговора, вдруг тихо засмеялся.