Распутин. Вера, власть и закат Романовых

Позже Тэффи подробно описала события того вечера⁴. Идея вечера принадлежала Ивану Манасевичу-Мануйлову («русскому Рокамболю»), давнему врагу Распутина, который решил сблизиться с ним. Поначалу Тэффи идти не хотела: Распутин был ей неинтересен, но в конце концов Измайлов ее уговорил. Накануне она ужинала с группой знакомых. Над камином в столовой она увидела плакат: «Здесь о Распутине не говорят». Подобные плакаты ей уже доводилось видеть и в других домах, но ей хотелось поговорить о Распутине, встреча с которым предстояла на следующий день. Поэтому Тэффи решила нарушить правила и громко и отчетливо прочла плакат: «Здесь о Рас-пу-ти-не не го-во-рят». Попытка завязать разговор не удалась. Никто не последовал ее примеру. Позже, когда гости уже покинули столовую, к Тэффи подошла юная фрейлина Е. и стала рассказывать ей о своем знакомстве с Распутиным. Е. встречалась с Распутиным при дворе два или три раза. Она была очарована этим человеком, от его взгляда у нее начиналось «страшное сердцебиение». Он настойчиво приглашал ее навестить его, но она не осмелилась. Говоря о Распутине, Е. пришла в состояние возбуждения. Все это показалось Тэффи странным и непонятным.

Когда Тэффи приехала к Филиппову, гости уже сидели в небольшой прокуренной комнате. Для этого визита Тэффи, по просьбе Розанова, выбрала самый красивый наряд и украшения. Она походила на светскую даму, а не на писательницу – ей нужно было не испугать Распутина в обществе журналистов. (По-видимому, Филиппов не был полностью честен с ним относительно состава гостей.) Распутин уже приехал. На нем был черный суконный русский кафтан и фирменные высокие блестящие сапоги. Как и все остальные, Тэффи сразу же обратила внимание на его глаза. Они блестели так сильно, что она даже не поняла, какого они цвета. Распутин показался ей нервным и возбужденным. Он вглядывался в каждого из гостей, пытаясь понять их отношение. Потом он начал говорить «парадными», по выражению Тэффи, словами:

«– Да, да. Вот хочу поскорее к себе, в Тобольск. Молиться хочу. У меня в деревеньке-то хорошо молиться, и Бог там молитву слушает. […] А у вас здесь грех один. У вас молиться нельзя. Тяжело это, когда молиться нельзя. Ох, тяжело.

– Суета у вас тут, – говорил он. – Не люблю. И всегда так. Приедешь сюда из деревни, – все, что накопил, растеряешь…

– Вы говорите, конечно, в духовном смысле?

– Конечно, в духовном, – очень отчетливо подтвердил он, отбрасывая самую мысль о материальных нехватках. – Я деревню люблю. Простоту деревенскую люблю. Вот ты ученый человек, псалтырь читал, – в псалтыре про это хорошо сказано. Там, в деревне, у меня, и лес, и скотина своя, и птица. Для души. А тут все на людях»⁵

.

По взгляду Распутина Тэффи показалось, что он догадывается, что они журналисты. Она почувствовала себя неловко и решила уйти. Гости перешли в столовую. Подали уху и белое вино. Распутину подали первому. Все подняли бокалы, начали произносить вежливые тосты. Измайлов писал: «Сразу он стал оживлен, прост, весел, глаза засмеялись и заблестели. Большие мужицкие грубые руки немножко нервно похватывали то и дело плечи, словно бы ему было холодно. Позы и величанья в нем не было вовсе, – он был просто сам собой, дикарем, которому весело, и весь повернулся к интересной соседке, с которой его предусмотрительно посадили, очень искренно отмахиваясь от потчевателей, поминутно появлявшихся за его спиной».