Рассказ дочери. 18 лет я была узницей своего отца

При первой возможности я выкапываю связку, снимаю с нее большой ключ и выбрасываю остальные в отхожее место в саду. Ключ Раймона оказывается идеальным инструментом. На протяжении нескольких месяцев я обкапываю кирпичи по ночам и опустошаю карманы днем. Я – Эдмон Дантес и аббат Фариа в одном лице. Ничто не способно удержать меня теперь, когда я тружусь над своим духовным побегом. Когда тайник становится достаточно большим, чтобы туда поместились мои рукописи и фонарик, ключ Раймона присоединяется к остальным на дне нужника.

Должно быть, мать на каком-то уровне осознает, что я занимаюсь незаконной деятельностью. Теперь она устраивает собственные обыски, без ведома отца. Мать гораздо более тщательный инспектор, чем он: она переворачивает ящики, опустошает шкаф, заглядывает под коврик и за плинтусы. Она убеждена, что я что-то прячу. Но мой тайник обнаружить невозможно. Пресытившись этими бесплодными обысками, она поворачивается ко мне и говорит:

– Не беспокойся, я его найду.

Летательная машина

Шекспир – не просто писатель. На самом деле он – это несколько разных авторов. Пять, если точнее. Пятеро Посвященных (так же как в «справедливых и совершенных» масонских ложах) плодили эти знаменитые пьесы с закодированными посланиями, которые ни один мирянин никогда не расшифрует. Это был вернейший способ увековечить их идеи, не рискуя быть уличенными цензурой.

И шекспировский театр «Глобус» в Лондоне был символическим местом, заряженным энергиями. Он был выстроен на многоугольном основании, как баптистерий, чтобы излучать скрытые идеи и увеличивать превосходство Англии. Отец заставляет меня читать множество шекспировских пьес – «Генриха IV», «Ричарда III», «Короля Лира», «Кориолана», «Гамлета» и так далее – в оригинале, на английском. Многого я не понимаю – и уверена, что он тоже не понимает. Но это не имеет значения: он говорит, что это чтение вслепую все равно очень эффективно питает мой разум.

Меня же больше завораживают сами чудесные книги, отпечатанные на бумаге такой толстой, что буквы кажутся выгравированными на ней. В этой комнате присутствует безмятежная литературная аура, которую я нахожу умиротворяющей. Наверное, мой отец прав; наверное, эти пьесы действительно питают мой разум.

Он показывает мне другие красивые книги – например, те, что посвящены изобретениям Леонардо да Винчи. Я глажу их позолоченные переплеты, и мои пальцы почти что читают их заглавия, вдавленные в кожу. Я замираю, наткнувшись на колдовские рисунки, которые мой мозг силится расшифровать. Отец объясняет, что Леонардо спроектировал летательную машину задолго до изобретения самолетов и даже начертил схему вертолета. Он был гением и величайшим Посвященным, он просвещал Франциска I, короля Франции, и сумел дать отпор волне религиозного мракобесия.

Леонардо – реинкарнация Существ Света, и поэтому он знал, как лучше использовать энергии. Его особенным даром было полное владение «божественной пропорцией», которая присутствует в любом одушевленном и неодушевленном аспекте Вселенной, пропорцией, известной под названием «золотое сечение». Части человеческого тела подчиняются ей так же, как пятиугольники и пентаграммы. Египтяне следовали этой пропорции, когда строили пирамиды, а Хирам Тирский использовал ее при строительстве Храма Соломона.

Отец говорит, что Леонардо да Винчи до сих пор присутствует среди нас благодаря ряду перерождений и живет в Венеции, где руководит тайными ложами. Я восхищена живописью этого человека, его интеллектом и широтой познаний. Как он умудряется помнить все, когда перерождается? Мне стыдно, что у меня нет никаких воспоминаний о своих прежних жизнях. Ах, как бы мне хотелось познакомиться с да Винчи! Интересно, отец знает, как его разыскать?

Должно быть, замечательно быть таким умным! Может, мой отец прав? Если я стану сверхчеловеком, я буду интересна для людей вроде Леонардо да Винчи. И избавлюсь от пытки, разрывающей мою голову изнутри, когда не понимаю, чего от меня требуют. Мне нужно собраться! Вначале я должна перестать быть такой слабохарактерной тряпкой.

Я решаю, что не стану смотреть на Линду, выпуская ее. И когда буду запирать, не стану извиняться перед ней или баловать лаской. Привожу свою программу в действие. Линда жадно стремится к визуальному контакту. Я бросаю ей резкое «Убирайся!». Чувствую, как у меня разрывается сердце при мысли, какие страдания это причиняет ей. Но я держусь, скрежеща зубами. В смысле – держусь ровно до следующего утра, когда вся моя решимость тает при одном взгляде на нее. Я говорю ей, что мне жаль и что я ненавижу себя за то, что сделала. Но Линда не держит зла – она вне себя от радости, получив меня обратно.