Рассказчица

На втором листе рассказ продолжается. Анна сделала пересадку во Франкфурте, где, она почти уверена, за ней по пятам ходил низенький лысый мужчина с усами и круглыми очками. Она заперлась в купе. Дальнейшее повествование напоминает лихорадочный сон, обрывочный поток размышлений о жестокости мира и о зле, которое в нем обитает. Запись без обычной подписи, просто с чертой, будто Анна, оставшаяся без сил, уснула над дневником.

– Почему она вырвала эти листки? – спрашивает Эван, крутя в руках листочки.

Вспоминаю о страницах, которые я вырывала из своих тетрадей, – там было то, за что мне было стыдно или от чего становилось грустно.

– Может, ей не понравилось, что она написала, – говорю я. – Она была не в лучшем состоянии.

– Но тогда зачем их сохранять?

Пожимаю плечами, вспоминая все клочки бумаги, которые я в конце концов вытащила из мусорки.

Мы складываем вырванные листки и продолжаем читать, надеясь найти объяснение на следующих страницах.

3.3.1920

Мне лучше. Путешествие меня изматывает, возвращаются старые жуткие сны. Просыпаюсь в лихорадке. Но два дня отдыха – и я снова стала собой.

С Восточного вокзала направилась по адресу, который мне дала Йоханна: Рю-дю-Бак, дом 88.

Париж сильно отличается от Берлина, он скорее похож на Петербург с его широкими бульварами и мостами-арками; я нашла нужную улицу и предстала перед домом 88 ровно к рассвету. Но когда я подходила – заметила его! Вход в здание загораживал мужчина с вокзала. Мне не померещилось! Круглые очки, сальные усы.

В панике я развернулась. Он направился за мной. Я ускорила шаг. Он прошипел у меня за спиной:

– Анна.

Мне хотелось бежать, но он схватил меня за запястье! Я закричала, попыталась вырваться. Он сжал руку крепче.

– Великая княжна, – прошептал он, – я – друг Йоханны. – Он говорил не на французском, а на русском.

Столько всего и сразу. Информация лилась на меня, и я с ней не справлялась – это как пытаться пить воду из крана. Пока напишу самое главное: насколько мне известно, я в безопасности. Мужчина, которого я буду звать здесь месье Ганьоном, работает с людьми, вывезшими меня из Екатеринбурга. Он отвел меня в дом, снабженный кроватью, чистой одеждой, книгами, ручкой и даже этой самой тетрадью, которую я обнаружила в одном из ящиков и решила использовать в качестве дневника. Ганьон настоял, чтобы я отдохнула, и пообещал, что завтра за обедом все прояснится.

Не знаю, могу ли я себе позволить довериться Ганьону, или я в том положении, чтобы этого не делать, но одно я знаю точно – я устала, те нервы, которые еще остались, надо поберечь, а Ганьон предлагает мне жилище и компанию в городе, где я не знаю ни души. Сейчас кроме него у меня никого нет.

Твоя А.

Все утро было пасмурно, и теперь тучи наконец выпустили на землю дождь. Крупные капли барабанят по оконному стеклу у кровати Эвана. Мы не двигаемся.

– Трудно поверить… – начинаю я.

– Да, трудно, – соглашается Эван, не давая мне закончить. Он придерживает пальцем место, на котором мы остановились, хотя прочли мы всего три страницы.

Я хмурюсь.

– Я хотела сказать: трудно поверить, что она прошла через столько трудностей… А ты что имел в виду?

Он сглатывает и будто очень осторожно подбирает слова.

– Просто все, что Анна описывает в дневниках, – невероятно.