Рассказчица

– Слушай. Первое: в детстве я сломала запястье, скатываясь с горки. Второе: я могу перечислить все штаты Америки в алфавитном порядке. Третье: я начала писать шесть книг, но дописала только три.

Он внимательно меня разглядывает. Я напеваю мелодию из шоу-викторин, пока он размышляет.

– Первое, – говорит он.

– Нет, третье! Я начала семь книг, а дописала только две.

Он вскидывает руки вверх:

– Но это почти правда!

– Такая ложь – самая классная. Твоя очередь.

Он кряхтит.

– У меня не получится. Ну ладно… Первое: я никогда не был… Нет, стой, я был. Блин. Так, начнем сначала.

– У тебя и правда плохо получается.

– Я предупреждал. Ладно. Первое: в прошлом году я занял восьмое место среди лучших игроков в «Мэджик» в южном Нью-Гэмпшире – это серьезно. Второе: я знаю шесть языков.

– Это ты мне уже говорил.

– Ладно. Второе: я до смерти боюсь пауков. И третье… – Он достает из кармана деньги, которые я вручила ему при входе. – Мне не нужны твои деньги.

Он протягивает мне связку купюр на ладони.

– Почему? Эван, ты их заработал. Не надо.

Я складываю его ладонь с купюрами и накрываю ее своей. Мои расслабленные пальцы задерживаются на его руке, сердце подскакивает.

– Это не важно, Джесс. Теперь я делаю это не ради денег.

– А ради чего? – тихо спрашиваю я.

Впервые с нашего знакомства он будто лишился дара речи.

– «Бывают иные встречи, совершенно даже с незнакомыми нам людьми, которыми мы начинаем интересоваться с первого взгляда, прежде чем скажем слово». «Преступление и наказание». – Он замолкает. – Мне с тобой хорошо, Джесс.

В легких не осталось кислорода; заглядываю ему в глаза.

– Мне тоже с тобой хорошо.

Он моргает.

– Здорово.

От него пахнет корицей.

– Здорово, – выдыхаю я.

– Посмотрим, что будет дальше?

– Что будет дальше? – повторяю я.

Он вдруг наклоняется ко мне, и я понимаю, почему папа повел себя так странно, когда Эван пошел ко мне в комнату, потому что мое сердце готово выпрыгнуть из груди – кажется, Эван Герман собирается меня поцеловать…

– В дневниках, – говорит он и тянется за моей сумкой на краю кровати. Достав дневник, садится прямо. – Берлин.

– Берлин.

Какая же я дура. Вдруг оказалась обвороженной добрым дурачком, стала с ним заигрывать, а он уже начал потеть в крошечной комнате без дополнительной вентиляции. Конечно, Эван не собирался меня целовать. Я же вчера сказала, что он «какой-то левый парень» и «никто».

– Да. – Беру себя в руки. – Дневники.

– Блин. – Он внезапно ударяет себя ладонью по лбу.

– Что такое? – спрашиваю я, и у меня в груди появляется надежда.

– я забыл, что одна из трех должна быть ложью.

…Мы с интересом обнаруживаем, что из следующего дневника вырвано несколько первых страниц. На их месте находятся два листочка, аккуратно сложенных и прижатых ко шву.

– Загадочно, – говорит Эван, поигрывая бровями. Он разворачивает листочки.

1 марта, 1920 (продолж.)

Направляемся в Париж. После Тиргартена вернулась на Риттерштрассе. Не успела снять пальто, как в дверь беспокойно застучали. Это оказалась Йоханна в совершенной панике.

– С ума сошла? – сказала она, ворвавшись и заперев за собой дверь.

Нет, это Анна сошла с ума. Йоханна знала? Я стала рассказывать, что я узнала, где была…

– Я знаю, где ты была, – шикнула Йоханна. – Ты сильно рискуешь.

Я в шоке наблюдала, как она задергивает шторы и выглядывает через них в окно, будто высматривая кого-то на улице.

Она повернулась ко мне и обхватила плечи обеими руками.

– Раз ты услышала о выжившей княжне, думаешь, они не могли?

– Кто? – спросила я.

– Не будь такой наивной, – фыркнула она. – В Берлине полно советских шпионов. – Увидев мой страх, она смягчилась: – Анна, тебе надо уехать. Ты привлекла внимание.

Вернер. Йоханна. Все это время она за мной следила.

Мне дали десять минут на сборы, затем отправили на вокзал. Один билет до Парижа.

– Куда мне идти? – спросила я Йоханну.

Она вложила мне в ладонь кусок бумаги. Свисток поезда.

Все не так, как кажется. Всегда.

Твоя А.