Рассказчица

Я не задумывался о том, что делаю. Как я мог? Пленных заставляли раздеться догола, криками загоняли в яму, дети бежали рядом с родителями. Они видели, как у них на глазах умирают друзья и родственники, потом лежали на дергающихся телах раненых и ждали своей очереди. Чувствовали удар пули и тяжесть падающего сверху тела. Если думать так, можно дойти до мысли, что мы убивали других людей, а для нас они не могли быть людьми. Потому что иначе что они сказали бы о нас?

Так что после каждой «акции» мы напивались. До такой степени, чтобы отключиться насовсем и не видеть ночных кошмаров, где сама земля истекала кровью, из нее бил кровавый гейзер, после того как все тела оказывались в яме. Мы пили, пока не переставали ощущать запах разлагающихся трупов; пока не стирались отпечатанные изнутри на веках образы случайно выживших детей, которые выбирались наверх из-под перепутанных рук и ног, бегали по яме и жалобно звали мать или отца, и мне приходилось одним метким выстрелом избавлять нас от этого зрелища.

Некоторые сходили с ума. Я боялся, что тоже могу свихнуться. У одного младшего лейтенанта боец из роты посреди ночи встал, вышел из лагеря и пустил себе пулю в лоб. На следующий день тот лейтенант отказался стрелять в кого бы то ни было. Фелькель отправил его на фронт.

В июле Фелькель сообщил нам, что очередная «акция» состоится на дороге между Ровно и Житомиром. Отловили восемьсот евреев.

Хотя я дал своим людям четкие указания относительно того, как они должны себя вести и в какой момент стрелять, когда третья группа голых, дрожащих и плачущих пленников встала на краю ямы, один из моих солдат по фамилии Шульц не выдержал. Он положил винтовку и сел на землю.

Я приказал ему встать и поднять оружие.

– Чего вы ждете? – рявкнул я на солдат, которые должны были привести на место следующую партию смертников.

На этот раз я выстрелил первым, показал пример. И поступал так же со следующими тремя группами узников, форма моя покрывалась кровью и грязью, но я, стиснув зубы, не обращал на это внимания. Что до Шульца, его пошлют поближе к фронту. СС не нужны солдаты, которые не способны стрелять.

Вечером мои ребята пьянствовали в местном трактире. Я сидел снаружи под звездами и слушал благословенную тишину. Ни треска выстрелов, ни криков, ни плача. У меня была бутылка шнапса, уже почти пустая после двух часов возни с ней. В трактир я не заходил, пока его не покинули мои парни. Они, шатаясь, брели по улице, то и дело хватались друг за дружку, чтобы не упасть, и напоминали падающие деревянные блоки из детского конструктора. Я рассчитывал, что в такое время трактир уже пуст, но не тут-то было: там собрались человек шесть офицеров, а в углу, у одного из столиков, стоял Фелькель. Перед ним сидела его секретарша Анника Бельзер из вспомогательного состава, она везде ездила с гауптштурмфюрером. Анника была значительно моложе Фелькеля и ждавшей его дома жены. К тому же она отвратительно печатала на машинке. В восьмом пехотном полку СС все точно знали, почему эту женщину приняли на службу и для чего гауптштурмфюреру так нужна секретарша, хотя он руководил мобильным подразделением. Волосы у Анники были какого-то неземного платинового цвета, и она очень ярко красилась. Сейчас Анника всхлипывала, а Фелькель совал ей в рот дуло пистолета.

Остальные сидевшие у стойки не обращали на них внимания или, по крайней мере, делали вид, что ничего не замечают, – связываться с командиром бригады себе дороже.

– Ну ладно, – сказал Фелькель, взводя курок. – Можешь отсосать эту штуку?

– Что вы делаете? – запальчиво спросил я.

Фелькель оглянулся через плечо:

– А, Хартманн. Ты, значит, решил, раз получил под начало десяток бойцов, можешь командовать мной?

– Вы что, пристрелите ее?

Фелькель повернулся ко мне:

– А то как же, не все ж тебе развлекаться.

Но это же совсем другое. Одно дело – евреи, а эта девушка – немка.

– Если вы нажмете на спусковой крючок, – спокойно проговорил я, хотя сердце мое стучало так сильно, что я ощущал, как пульсирует толстая шерстяная ткань моего мундира, – оберштурмбаннфюреру станет известно об этом.

– Если оберштурмбаннфюреру станет известно, – ответил Фелькель, – я буду знать, кто на меня настучал.

Он вынул пистолет изо рта Анники и ударил ее им по щеке. Девушка упала на колени, с трудом поднялась и убежала. Фелькель подошел к группе офицеров и начал выпивать с ними.

У меня вдруг разболелась голова. Зачем я вообще здесь, на этой проклятой Украине, зачем? Мне было двадцать три. Лучше бы я сидел сейчас за столом у матери на кухне, ел домашний суп с ветчиной, смотрел на девушек, цокающих каблучками по улице, или целовался с какой-нибудь из них в переулке позади лавки мясника.

Мне хотелось быть юношей, у которого вся жизнь впереди, а не солдатом, который видит смерть каждый день и отскребает от формы ее ошметки каждый вечер.

Пошатываясь, я вышел из трактира и краем глаза увидел какую-то яркую вспышку. Это была секретарша, ее волосы сияли в свете фонаря.

– Мой рыцарь в блестящих доспехах, – сказала она и потянулась ко мне с сигаретой.

Я дал ей прикурить.