Рассказы

— Да! Да! — зашумели все. — Жизнь или смерть, но вместе с атаманом! Да здравствует атаман! Да здравствует наш отец! Ура Джакомо!

Мария молчала, но слезы благодарности катились по ее щекам.

— Ты слышал? — спросил Джакомо, повернувшись к Андре.

— Да, слышал, — ответил Андре, — но не понял.

— Так вот, эти люди говорят, что хотят жить или умереть со мной, ведь я их атаман.

— Виноват! — сказал Андре и, щелкнув каблуками, отдал честь атаману. — Я этого не знал. По месту и почет!

— Так вот, — прервал его Джакомо жестом, исполненным такого величия и благородства, который мог бы сделать честь и королю. — Теперь, когда ты знаешь, кто я, возвращайся к своему полковнику и скажи ему, что не нашлось в умирающей от голода банде Джакомо ни одного человека, пожелавшего спасти свою жизнь ценою жизни своего атамана.

— А чему здесь удивляться? — ответил Андре, закручивая усы. — Это доказывает только то, что всюду есть бравые парни, вот и все.

— А теперь советую тебе, — заметил Джакомо, с беспокойством оглядывая своих людей, — не задерживайся здесь, иначе я ни за что не поручусь!

— Хорошо, — ответил Андре, с видом глубокого презрения посматривая вокруг. — У меня нет желания арендовать место в твоей палатке, тем более что она вряд ли бы мне подошла, ведь со съестным у вас, кажется, не слишком ладно.

Атаман нахмурил брови.

Андре прямо взглянул ему в глаза, как бы желая сказать: «Что дальше?» Выждав, пока лицо атамана не приняло своего обычного выражения, он повернулся спиной и, переваливаясь на ходу с ноги на ногу, не спеша пошел прочь, напевая вполголоса:

Ох, как скверноБыть жандармом!Ох, как славноБыть солдатом!

Бьет барабан!Прощай, подружки!Бьет барабан!Идем в поход!

Допев куплет, он свернул за скалу и исчез с глаз Джакомо и его банды. Тем не менее еще десять минут он шел не оборачиваясь и только после этого оглянулся — настолько он опасался, что его любопытство будет истолковано как трусость.

После ухода Андре бандиты оставались на своих местах в полном молчании. Наконец Джакомо поднялся и, ни слова не сказав, удалился. Тогда все разбрелись в разные стороны в поисках хоть чего-нибудь, чтобы заглушить голод: одни нашли коренья, другие — дикие плоды, третьи пытались жевать молодые побеги; только Мария продолжала сидеть, прислонившись к скале: она ощущала, что в груди у нее еще есть молоко, чтобы кормить ребенка.

Джакомо вернулся через два часа; в одной руке он держал длинную палку с железным наконечником, одну из тех, с какими римские пастухи гоняют свои стада, а в другой ту самую веревку, что уже играла столь важную роль в ходе этой истории и окажется необходимой принадлежностью для ее развязки.

— Приготовьтесь! — распорядился он. — Мы уходим!

— Когда? — воскликнули бандиты.

— Сегодня ночью, — ответил Джакомо.

— Вы нашли проход?

— Да.

Радость оживила лица всех, ибо никто не усомнился в словах атамана. Мария поднялась и протянула ребенка Джакомо.

— Поцелуй же его! — попросила она.

Джакомо поцеловал ребенка с видом человека, опасающегося, что в нем заподозрят человеческие чувства, которые таятся в глубине его души; затем он протянул руку к востоку.

— Через полчаса стемнеет, — сказал он.

Каждый осмотрел свое оружие, сменил патроны, прочистил шомполом ствол карабина.

— Готовы? — спросил Джакомо.

— Готовы.

— В путь!

Они пошли по дороге, противоположной той, откуда появился Андре. Тропинка некрутая, но настолько узкая, что один человек мог бы обороняться на ней против десяти, вела к подножию горы, на которой скрывались бандиты. Эта тропинка не ускользнула от бдительного ока полковника, и он поместил в конце ее пикет, а еще в ста метрах перед ним поставил часового. Поэтому, спускаясь первым, атаман повернулся к своим людям и таким повелительным резким голосом потребовал молчания, что каждый понял: нарушение приказа будет стоить ему жизни. Все затаили дыхание. И в эту минуту заплакал ребенок.

Джакомо обернулся, глаза его сверкнули в темноте, как у тигра. Мария поспешно сунула свою иссохшую грудь младенцу и тот, жадно схватив ее, затих. Спуск продолжался. Прошло десять минут и ребенок, обманутый в своих ожиданиях, снова закричал.

Джакомо издал рык; звук этот не мог выдать ни его, ни его спутников, так как любой услышавший этот рев принял бы его не за человеческий голос, а за волчий вой. Мария, трепеща, приникла губами ко рту ребенка. Прошли еще несколько шагов, но терзаемый голодом младенец опять принялся плакать.

Джакомо одним прыжком очутился возле них и, прежде чем Мария успела заслонить или защитить ребенка, схватил его за ногу, вырвал из рук матери и, размахнувшись как пастух пращой, размозжил ему голову о дерево.

Мария побелела, волосы ее стали дыбом, глаза остекленели; затем, одеревеневшая, машинально наклонившись, она подобрала изувеченный труп ребенка, положила его в свой передник и продолжала следовать за бандой, во главе которой уже снова шел Джакомо.