Рассказы

Джакомо выронил из рук ломоть хлеба, несколько мгновений смотрел на нее, не осмеливаясь заговорить, а потом, молчаливый и грустный, вернулся к банде.

Ужин закончился, атаман поставил часового, скорее по привычке, нежели для безопасности, и разрешил всем отдыхать. Сам он отошел в сторону, расстелил на земле плащ и лег, подавая другим пример, которому они, смертельно уставшие, не замедлили последовать.

Бандит, стоявший на посту, бодрствовал первую четверть часа; затем он начал сознавать, что усталость берет верх над чувством долга; глаза его слипались помимо его воли; чтобы не заснуть стоя, он был вынужден безостановочно шагать, и в эту минуту тихий, печальный голос окликнул его. Обернувшись, он увидел Марию.

— Луиджи, — позвала она, — не бойся, это я.

Луиджи уважительно поклонился ей.

— Бедняга, — продолжала она, — ты падаешь от усталости и хочешь спать, а тебе надо бодрствовать!

— Приказ атамана, — ответил Луиджи.

— Послушай, — сказала Мария, — я не могу заснуть, как бы мне ни хотелось этого.

Она показала ему свой окровавленный передник:

— Кровь моего ребенка не дает мне спать. Ты ведь знаешь, у меня верный глаз — дай мне карабин, я займу твое место, а перед рассветом тебя разбужу. У тебя будет два часа отдыха.

— Но если атаман узнает... — сказал Луиджи, умиравший от желания принять это предложение.

— Не узнает, — промолвила Мария.

— Вы ручаетесь?

— Ручаюсь!

Бандит протянул Марии карабин и, не тратя лишнего времени на поиски удобного места, доказал, сколь велико было его внутреннее убеждение в том, что хорошо спать можно везде. Через десять минут его шумное сопение возвестило, что он успешно использует короткое время, оставшееся до рассвета.

Мария еще с четверть часа не двигалась с места. Затем, повернув голову, она через плечо окинула взглядом бандитов и убедилась, что все погружены в сон. Она покинула свое место и бесшумно прошла мимо них, легкая, словно дух, летящий над самой землей; дойдя до Джакомо, она опустила ствол своего карабина, приставила дуло к его груди и нажала на спуск.

— Что случилось? — воскликнули внезапно пробудившиеся бандиты.

— Ничего, — ответила Мария. — Луиджи, которого я сменила, забыл предупредить меня, что курок его карабина взведен, я нечаянно задела пальцем спуск, и раздался выстрел.

Головы опустились, и все снова погрузились в сон.

Джакомо не успел ни вздохнуть, ни застонать — пуля пробила ему сердце.

Мария прислонила карабин Луиджи к дереву, отрезала голову Джакомо, положила его в свой передник, весь пропитанный кровью сына, и спустилась с горы.

Наутро полковнику доложили, что молодая женщина, утверждающая, что она убила Джакомо, хочет с ним поговорить. Полковник приказал привести ее в свою палатку. Мария развязала края передника, и голова бандита покатилась на землю.

При всей привычке к ужасам войны, полковник содрогнулся; посмотрев на молодую женщину, бледную и строгую, словно статуя Отчаяния, он спросил:

— Кто вы такая?

Вчера еще я была его женой, сегодня стала вдовой.

— Отсчитайте ей три тысячи дукатов! — приказал полковник.

Четыре года спустя в монастыре Святого Креста в Риме умерла монахиня, прославившаяся своей святостью. Со дня своего обета она вела примерную жизнь и, кроме того, при поступлении в монастырь внесла вклад — три тысячи дукатов, которые монастырь после ее смерти унаследовал. О ее прошлой жизни ничего не было известно; говорили только, что сестра Мария была родом из Калабрии.

Бернар

(Охотничья история)

То, что я собираюсь вам рассказать, не новелла, не роман, не драма, а просто воспоминание, относящееся к моей юности, — один из тех случаев, что происходят каждодневно, и если все же это повествование вызовет интерес, то дело не в искусстве рассказчика, не в таланте историка, а в исключительном характере героя этого повествования.

Начнем с сообщения, что человек этот был простым лесником.

Я родился среди прекрасных и изобилующих дичью лесов. Мой отец, страстный охотник, вложил мне в руки ружье, когда я был ребенком. В двенадцать лет я стал уже отличным браконьером.

Говорю «браконьером», потому что охотиться мне приходилось только тайно: я был не в том возрасте, когда получают право на ношение оружия, и был слишком незначительной персоной, чтобы меня приглашали те, кто обходился без этого права; вдобавок ко всему, инспектор леса Виллер-Котре, чудесный, добрый человек, чье дружеское расположение ко мне я храню в своей памяти до сих пор, мой родственник, любивший меня всем сердцем и считавший, что для моего будущего гораздо полезнее изучать «Георгики» и «De Viris»[15], чем убивать удирающих кроликов или бить дублетом куропаток, строжайше запретил всем лесникам позволять мне без его личного разрешения охотиться в охраняемых ими угодьях.