Рассказы о временах Меровингов

«Если есть случаи, в которых королевская благость являет свое совершенство, то конечно более всего дано ей выражаться в умении избирать в целом народе мужей бдительных и честных. И по истине было бы несовместно, чтобы звание судии доверено было тому, чье праводушие и твердость не были заранее испытаны. А потому, хорошо зная твою верность и достоинства, мы возложили на тебя должность графа в округе турском, дабы ты исполнял ее, и пользовался всеми ее правами[355], и сохранял полную и нерушимую преданность к нашему правлению. Да пребудут под твоим началом и властью в мире и добром порядке все, живущие в пределах твоего ведения, будь они Франки, Римляне, или другого какого племени. Направляй их на истинный путь по их законам и обычаям, являй себя главным заступником вдов и сирот, искореняй строгостью преступления воров и других злодеев; да возрадуется и успокоится народ, во благе жизни под твоим управлением; а чт`o следует казне из доходов по твоей части, то да будет попечением твоим ежегодно доставляемо в исправности в наше казначейство[356]

».

Новый турский граф, не чувствовавший себя еще довольно твердым на своем месте и притом боявшийся, чтобы военное счастье опять не возвратило города под власть австразийского короля, старался жить в совершенном согласии с муниципальными сенаторами и особенно с епископом, могущественное покровительство которого могло быть для него полезно[357]. В присутствии Григория, он являлся скромным и даже смиренным в обращении и на словах, наблюдая расстояние, разделявшее его от человека, столь знатного родом, и заботливо угождая аристократическому тщеславию, легкий остаток которого проглядывал из-за положительных достоинств этого ума твердого и строгого. Он уверял епископа, что первым желанием его было угодить ему и следовать всем его мнениям. Он обещал не присваивать излишней власти и принять за правило справедливость и благоразумие. Наконец, чтоб придать более веры своим обещаниям и обнадеживаниям, он много раз призывал в клятвах своих гробницу св. Мартина. Нередко он клялся Григорию, как клиент своему патрону, пребыть ему верным во всех обстоятельствах, никогда ни в чем пред ним не проступаться, ни в делах, которые будут касаться его лично, ни в том, где дело будет идти о церкви[358]

.

Дела оставались в таком положении и город Тур наслаждался спокойствием, которого никто не ожидал в начале, вдруг войско Теодеберта было истреблено близ Ангулема, и Гильперик, считая себя пропавшим, укрылся в стенах Турнэ, — события, подробно описанные в одном из предшествовавших рассказов[359]. Граждане Тура, лишь по неволе повиновавшиеся нейстрийскому королю, признали снова власть Сигберта, и Левдаст снова обратился в бегство, как за семь лет назад; но, благодаря, может-быть, заступничеству епископа Григория, имущество его было на этот раз пощажено и он вышел из города без всякого ущерба. Он удалился в Нижнюю-Бретань, страну совершенно не зависевшую в то время от франкских королевств и часто служившую пристанищем изгнанников и недовольных[360]

.

Убийство, так внезапно прекратившее, в 575 году, дни Сигберта, повлекло за собой двойное восстановление, Гильперика королем нейстрийским, и Левдаста графом Турским. Он возвратился после готового изгнания и самовольно вступил в свою должность[361]. С этой поры обеспеченный в будущем он не старался более притворяться: сбросил личину и снова пошел по следам своего первого управления. Предавшись вдруг всем дурным наклонностям, какие только могут увлекать человека, облеченного властью, он явил зрелище величайших козней и самых возмутительных жестокостей. Если в то время, когда он держал публичный суд в присутствии городских старшин, владельцев франкского племени, Римлян сенаторского происхождения и сановников епископской церкви, какой-либо истец, которого он желал разорить, или какой-нибудь подсудимый, погибели которого он добивался, являлся перед ним с смелой самоуверенностью, поддерживая свои права и требуя правосудия, то граф прерывал речь его и метался как бешеный на своей судейской скамье[362]

. Если толпа, окружавшая судилище, обнаруживала тогда телодвижениями или ропотом участие свое к угнетенному, то гнев Левдаста обращался на нее и он поносил граждан бранью и грубыми словами[363]. Сохраняя в насилиях своих тот характер беспристрастия, который следовало бы ему оказывать только в правосудии, он не обращал внимания ни на чьи права, ни на чье звание, ни на чье состояние; приказывал приводить к себе священников с веригами на руках и бить палками воинов франкского происхождения. Можно подумать, что этот сановник из рабов находил удовольствие в уничтожении всяких отличий, в презрении всех условий общественного порядка того времени, вне которого сперва поставила его случайность рождения, а потом другие случайности вознесли так высоко[364].