Рассказы о временах Меровингов

Тогда был торжественный праздник, и турский епископ, совершавший службу, раздавал правоверным причастие в двух видах. Хлебы, оставшиеся от освещения евхаристии, разложены были по престолу на покрове подле большого сосуда с двумя ручками, заключавшего в себе вино. Обыкновенно, в конце обедни, эти хлебы, не освященные, но просто благословенные священником, изрезывались на части и раздавались присутствовавшим; это называлось раздавать эвлогии. Все предстоящие, кроме отлученных от церкви, получали свою часть от диаконов, подобно тому, как эвхаристию раздавал священник, или совершавший службу епископ[171]

. Обходя храм и раздавая каждому частицу священного хлеба, диаконы св. Мартина увидели в дверях незнакомого им человека, полузакрытое лицо котораго, казалось, обнаруживало желание не быть узнанным; они недоверчиво прошли мимо и ничего ему не предложили.

Горячий от природы характер юнаго Меровига еще более взволнован был заботами и утомлением от дороги. Видя себя лишенным милости, которой удостоились все присутствовавшие, он вспыхнул бешеным гневом. Пройдя свкозь толпу, наполнявшую средину церкви, он проник до клироса, где находился Григорий с другим епископом, Рагенемодом, Франком по происходению, заступившим в парижской епархии св. Жерменя. Став перед амвоном, на котором возседал Григорий в своем епископском облачении, Меровиг сказал ему грубым и повелительным голосом: «Епископ, отчего не дают мне эвлогии, как другим правоверным? Говори, разве я отлучен от церкви?[172]

» С этими словами он отбросил назад наглавник своего плаща и открыл взорам присутствующих лицо свое, раскрасневшееся от гнева и странную фигуру постриженного воина.

Турский епископ без труда узнал старшего из сыновей короля Гильперика, потому что часто видал его прежде и знал уже всю его историю. Юный беглец казался ему виновным в двойном нарушении церковных законов: браком в запрещенной степени родства и отречением от священно-духовного чина, вины столь тяжкой, что строгие казуисты называли ее отступничеством. Будучи явно уличен в грехе своей мирской одеждой и вооружением, Меровиг, не очистившись предварительно пред духовным судом, не мог быть допущен к приобщению ни освященного хлеба и вина, ни даже хлеба просто благословенного, бывшего подобием первого. Епископ Григорий так ему и ответствовал с обычным своим спокойствием и достоинством. Но речь его, важная и вместе с тем кроткая, только раздражила вспыльчивость юноши, который, забыв всякую умеренность и уважение к святости места, вскричал: «Ты не имеешь права отрешать меня от христианского причащения без согласия твоих собратий епископов; если же ты по собственной своей власти лишаешь меня причастия, то я поступлю, как оглашенный, и кого-нибудь убью здесь[173]

». Слова эти, сказанные, диким голосом, ужаснули слушателей и произвели на епископа впечатление глубокой скорби. Опасаясь довести до крайности этого молодого варвара и накликать беду, он уступил необходимости, и, переговорив, для соблюдения, по крайней мере, законных форм, с своим парижским собратом, приказал дать Меровигу требуемые им эвлогии[174]

.

Лишь только сын Гильперика водворился в ограде базилики св. Мартина вместе с Гаиленом, братом своим по оружию, с молодыми сообщниками и множеством служителей, турский епископ поспешил исполнить некоторые предписанные римским законом Формальности, из которых главнейшей для него было оповещение ближайшего судьи и гражданских властей о прибытии каждого нового изгнанника[175]. В настоящем случае, не было иного судьи и другой власти кроме короля Гильперика; следовательно, объявить должно было ему, стараясь притом смягчить уступчивостью горечь его негодования. Дьякон кафедральной турской церкви отправился в нейстрийский королевский город Суассон, с поручением донести в точности обо всем произошедшем. Товарищем его в этом посольстве был родственник епископа, по имени Никита, ехавший по частным своим делам ко двору Гильперика[176].