Рассказы о

Репродукция картины Олега Целкова «Некролог», 1971 год. Умер его близкий приятель, он изображен перед занавесом, черно-белый, в рост. На другой половине занавеса автопортрет художника, в тонах багровых. А над ними в три ряда портреты друзей Целкова еще живых, тоже черно-белые. На них при всматривании можно опознать некоторые лица. Эрнста Неизвестного. Евтушенко. Виктора Голявкина. Володи Марамзина. Бродского. Меня, грешного.

Две фотографии – комаровских, зима 1962 года, оттепельный день. Втроем – Бродский, я, Глеб Горбовский. Личность редкостной органики, выразительности, обаяния, поэт яркий, крупного калибра. Кроме стихов, сочинял время от времени песни, среди них «Когда качаются фонарики ночные», невероятной популярности. Однажды какая-то компания в электричке ее при нем под гитару запела, а он, выпивший, сказал, что не так, а ты что за знаток, а я автор, началась воодушевленная потасовка. Я не меньше ценю «Зеленого ювелира», «На дива-, а на дива-, а на диване», «В Ватикане идет мелкий дождичек». Но это всё на фоне стихов, подлинных, свежих, пронзительных, мы их тогда переслушали сотни, дюжину я и сейчас помню наизусть.

На фото полуторном Бродского оказалось только половина. А внушительна, как целая.

Изборск, тот же 1962 год. Марина Басманова. Снимал тот же ИБ.

У столба с названием деревни Норинская, куда его сослали: это февраль 1965-го. О той поездке см. «Рассказы о АА».

Приподнятое настроение – по поводу конца ссылки. Бродский в итальянской куртке. Ахматова привезла ему и мне по куртке из поездки в Таормину. Я к своей к этому времени уже привык, уже мог предпочесть ей и свитер (тоже кем-то привезенный). А тунеядцу, конечно, внове, носил не снимая.

Вадим Борисов.

В центре Вадим Борисов с дочкой Машей; рядом Соломон Волков. Верхний ряд: я, Наталья Горбаневская, Георгий Левинтон. Если я не ошибаюсь и это а) Апшуциемс и б) Волков приезжал в Апшуциемс лишь однажды, то дата – 9 августа 1975 года. Мы тогда почти весь день – солнечный – провели на лужайке поблизости от дома, на пледах. К вечеру стало холоднее, я пошел в дом за свитерами. В эту минуту у соседей по радио сказали, что умер Шостакович. С этим я вышел к честной компании. Волковы (он и жена) бросились бежать к шоссе в надежде как-то добраться до Риги и уехать в Москву.

1988-й. Мой, наверно, второй день в Нью-Йорке. Вчера, чтобы я от всего вместе сразу не сбрендил, ходили по его райончику в Гринич-Виллидж, а сегодня он вывел меня на Бруклин-Хайтс. Щелкнуть нас предложил проходивший мимо господин с барсеткой на запястье. Я, поблагодарив, протянул ему камеру, Бродский же зыркнул неодобрительно, встал на скамейку неохотно. Я спросил, что не так. Он сказал: «Цвет сумочки его мне не нравится». Правда, снявшись, не забыл показать мне щелочку на том берегу реки: «Уолл-стрит». Я позднее тоже всем здесь прогуливаемым ее показывал.

Другая фотка – у Бродского во дворе на Мортон. «Жил две (или три?) ступеньки вниз, квартирка тесноватая»: ничего, дворик тоже ему принадлежал, не забудем. Рядом Игорь Ефимов. Понятно, не помню, что я тут говорю, но что-то, кажется, нравящееся больше барсетки.

А это нас дня через три уговорил зайти к нему в фотоателье классный фотограф Леонид Лубеницкий, наш знакомый еще по Ленинграду. Сделал кадров с полсотни. Проходит неделя, я говорю: где снимки? Завтра будут, послезавтра принесу. Еще через неделю захожу в ателье: где?.. У меня только спечатки… Давай спечатки, сделаешь фотографии – верну… Назавтра ателье сгорает, подчистую, в центре города, с сиренами, со шлангами. Я остаюсь со спечатками. Парочку вот решил опубликовать.

Тому, кто в Венеции (см. очерк о Бродском) сфотографируется так, чтобы в кадр не попали гондолы, мой отдельный респект.

Улетаю в Москву, середина 90-х. Стоят, кроме ИБ, Яков Гордин и Игорь Ефимов. Снимает Роман Каплан, его же и квартира.

Виктор Голявкин.

Свет. Заманчиво.