Рассказы, очерки, наброски, стихи (1885-1894)

— Видишь ли ты, — заговорил он тоскливым тоном и как-то глухо, нехотя, — в сторожа я попал. Такое тут дело вышло, и попал я, значит… Так вот теперь и наблюдаю. Служба, брат!.. Тру-удно! Потому — чуть что, и слетишь… И то насилу, насилу приняли. Кто таков? Солдат — Савел! А, известен! Невозможно! Ну, а Антип Митрич говорит: «Иди, говорит, сторожи мои штабеля, три рубля в месяц, и помогать дворнику. И харч хозяйский». Пошел, потому — надоело это мне, цыганить-то. И караулю, значит.

— Гуляйка!.. У, чёрт лохматый! Узнал хозяина!.. а-а, шельма!.. Узнал!..

Рыжик ласкал подошедшую к нему собаку и, вскользь бросая взгляды на смущенную и убитую его поведением красную усатую рожу Савелия, наслаждался. От холода его трясла дрожь, но он точно не замечал этого, согреваемый своей маленькой местью и не пытаясь даже плотнее завернуться в свои лохмотья.

— Мил-лая собака!.. — чмокал он губами, гладя Гуляя, довольно равнодушно относившегося к его ласкам.

— Ах ты, господи! — вздохнул Савелий и, передвинув рукой шапку на голове, снова начал вяло и скучно говорить: — «Будешь, говорит, исправен, похлопочу, чтоб тебе участок дали. Рублей, говорит, двенадцать наберешь. Но, говорит, смотри! Помни, кто ты». Ну, я и того… Ты бы, брат, улез в дыру-то до утра. Как я кончу дежурство, так и того… а теперь опасно мне. Обход должен сейчас поехать. Лишусь я через тебя места и прочее такое! Плюнь, брат! Улезь!

Рыжик, слыша его просительный и боязливый шёпот, ликовал.

— Гуляйка! Милая собака! Небось, ты вот меня за три целковых не продашь? а? У, ты!..

Савелий понурил голову и стал тыкать палкой в землю.

Рыжик продолжал:

— Друг ты мой, Гуляй! Собака ты, но супротив тебя человеку не устоять. Душа у тебя есть. Жалеешь ты меня? Вижу, жалеешь! потому — и я ведь собака…

— Собака и есть! — вдруг вскинул головой Савелий.

— Ну?

— Собака, мол, и есть! Тебя честью просят, не подводи человека, а ты — свое. Чёрт паршивый! Лезь, коли хошь!

Рыжик не ожидал такого взрыва, не приготовился к нему и был поражен им.

— А как не хочу?! — нашел он вопрос.

— А, так я тебя силком засуну али в полицию сведу. Понял? Ты что думаешь? Мне, брат, всё равно. Я Мишку Косого прошлый раз отправил. И очень были мной довольны. Что я могу делать, коли с вашим братом сладу никакого нет!

Савелий воодушевился. Он почувствовал на своей стороне силу и еще что-то, поддерживавшее его.

— Дурак, говорил тебе — лезь! Вон обход едет! слышь? Лезь, чёрт! заберут! А то сам сейчас засвищу! Ну!..

Но Рыжик не полез. Он почувствовал, как что-то горячее и удушливое хлынуло ему из груди к горлу, крякнул, заскрипел зубами и вдруг истерично закричал:

— Не хочу! Не лезу! Гуляй! Пшел сюда! Я — твой хозяин! Гуляй! давай воровать! Смотри, солдат, тащу! Хочу доску спереть у тебя, солдат! Что ж ты меня не хватаешь?! а? Ну, свисти! Свисти, подлец! Мерзавец ты! Узы его, Гуляй! Рви его!! рви его, Иуду!!.

Рыжик пришел в исступление. Он начал дико кричать и, вцепившись в шею собаке, пытался бросить ее на Савелья.

Собака громко завыла, вертясь в его руках, и вдруг вцепилась ему в ногу.

Дико вскрикнув, Рыжик, как сломанный, свалился на землю и, воя, как волк в капкане, стал кататься по ней.

Разозленный Гуляй метался вокруг него, пытаясь вцепиться ему в горло, а солдат растерянно стоял и, нелепо размахивая палкой по воздуху, резко свистел, закинув голову в небо.

Послышался топот лошадей, и на пустырь выехали две серые конные фигуры.

— Что такое? — торопливо спросила одна из них, спрыгивая на землю и обращаясь к Савелию, еще не успевшему перестать свистеть.

Савелий тупо оглянулся на Рыжика, откатившегося к стороне. Над ним уже склонился другой полицейский и поднимал его с земли.

— Что за шум? Ну! — повторил свой вопрос полицейский, встряхивая Савелия за шиворот.

— Человек пришел… — забормотал Савелий. — Пришел и прет доску. Я, значит, и засвистел… Господи!.. — вздохнул он убито.

— Человек пришел!.. — передразнили его и, сунув кулаком в лицо подведенного Рыжика, слабо всхлипывавшего, добавили: — Разве это человек? У ты, м-морда! Веди его!

Савелий неопределенно махнул рукой и не тронулся с места.

— Веди его, говорят! — крикнули ему.

Тогда он подошел к Рыжику и, взяв его за рукав, глухо сказал:

— Пойдем!

— Смотри, чтобы не убежал! — напутствовали его полицейские и, сев на лошадей, скрылись в ночной тьме.

Рыжик шел и молча всхлипывал, то и дело наклоняясь, чтоб дотронуться до ноги.

Шли какой-то пустынной улицей, среди заборов, из-за которых на улицу простирали свои голые ветви уродливые деревья. Улица была узка, и ветви висели над ней частой сетью. Казалось, что много длинных и тонких рук протянулись друг к другу и пытались сцепиться в крепком рукопожатии, но ветер, качая их, не позволял им сделать это, и деревья тихо и жалобно скрипели. Сквозь узоры ветвей видны были фатально плывшие в небе тучи, и их медленное, тяжелое движение было так тоскливо и бесцельно.

Вдали виднелись темные силуэты каких-то построек, и жалкие огоньки фонарей, мерцая кое-где средь них, делали ночь еще тоскливей и мрачней.