Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

Юноши с мягким пухом на лице, с глазами молодых орлят и в пышных коронах русых кудрей, пожилые воины с рыжими усами до плеч, в глубоких шрамах ран на суровых лицах, овеянных всеми ветрами морей, старики, чьи седые волосы, заплетенные в мелкие косы, падали им на щеки, шею и плечи и чьи шрамы и морщины говорили о многих битвах и трудах, понесенных ими для славы родины, — все воины Гаральда собрались вокруг Одина и бочки саксонского вина, сняли брони, бросили на палубу боевые топоры и палицы и, черпая вино шлемами и турьими рогами, пьют и поют.

Ветер осыпает пылью волн их раскрытые груди, цвета кости слона, крепкие, как наковальни, и их лица, возбужденные гордостью, песнью и вином.

Звуки их пения опережают бег корабля и несутся по ветру впереди его к суровой родине людей, крещенных морем, воспитанных в битвах и не знавших иных гимнов, кроме песен скальдов, и других наук, кроме науки поражать врага прямо в грудь.

Вот как звучала она, руна битв, песнь о крови и железе, о смерти храбрых, о славе подвигов их, о счастье быть норманном и о любви к родине, — к родине, которую люди только в старину умели любить, — вот как звучала песнь, в которой волки моря черпали мудрость для жизни и силу для подвигов:

Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве.Много пролито нами алой крови врагов!Мы на копьях служили скоттам, бриттам обедню,

Много мы положили в землю храбрых людей,И в чертоги Одина много мы проводилиВ битвах с людом Эрина храбро павших норманн!Облеченные славой и с богатой добычейОт потехи кровавой мчимся мы отдыхать.Крики боли, проклятья — позади нас остались,Ждут нас женщин объятья, ждут нас песни любви.Битвы, трупы, руины — позади нас остались.

И — морей властелины — мы рабы впереди.Славой воинов горды, женщин ей мы оделим,И родные фиорды будут храбрых венчать.Дни пройдут, и норманны, молодые орлята,Снова ринутся в битвы на Зеленый Эрин.Мы живем только в битвах, мы хотим только славы,Чтоб в Валгалле с Одином было весело нам.

Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве,Много пролито нами алой крови врагов!

В такт песне воины топают ногами о палубу ладьи, и некоторые ударяют рукоятями зазубренных в битвах секир; грозный шум широкой волной лился над морем, и плеск волн спорил в силе с ним.

А у мачты, в тени парусов, лежит группа женщин, пленных островитянок, в разорванных одеждах, в тяжелых коронах рыжих и белокурых волос, развеваемых ветром.

Белые тела их испещряют темные пятна ударов — знаки борьбы, их руки связаны, и женщины не могут поправить своих одежд, открывающих солнцу, ветру и глазам победителей их упругие груди и плечи, белые, как молоко.

И, стараясь прикрыть наготу друг друга своими телами, они плотно сбились одна к другой, и над белой массой их развеваются огненно-золотые пряди волос и лоскутья льняных саксонских одежд, и глаза женщин, серые, зеленоватые и голубые, то разгораются гневом, то гаснут и смотрят в даль моря тупо и безучастно, с покорностью судьбе…

На корме у руля ладьи стоит суровый старик Сигурд; его седые усы опускаются на грудь, перерезанное шрамом лицо важно и холодно, его серые глаза, не отрываясь, смотрят вдаль, правая рука лежит на руле, а левую он опустил на плечо сидящего у ног его юноши Готвальда из славного рода амалов, от Одина ведущих свой род.

Смотрит юноша Готвальд нежными голубыми глазами, подернутыми тенью печали, туда, к мачте, где лежат пленные жены и девушки саксов, часто поднимая голову, взглядывает в лицо старого Сигурда, знатока рун, сына мудрых валькирий, и снова печально опускает голову юноша Готвальд…

Песня гремит и волны шумят…

— Что ты не идешь, Готвальд, пить вино саксов с товарищами? — спрашивает старый Сигурд.

— Не хочу я пить. И петь не хочу. Я смотрю на саксонок и жалко мне их. Не вернутся ведь они на свою родину…

Тихо говорит юноша и вопросительно смотрит в лицо рулевого ладьи.

А тот неодобрительно качает своей седой головой и сквозь зубы бросает своему воспитаннику:

— Не будешь ты воином, если жалость совьет гнездо в сердце твоем. Воин не жалеет… он должен быть крепок и холоден, как его боевой топор…

Юноша тихо вздыхает и смотрит на топор, лежащий у ног его. Холодно блещет на солнце металл топора.