Рассказы, очерки, наброски, стихи (1894-1896)

Это ошибка. И ей, матери, больно за эту ошибку. Новая ее жизнь с рождения первого ребенка была болью, и она привыкла к ней, широкой темной полосе забот, кое-где бедно украшенной блестками иллюзий и надежд. Но пусть! Все-таки ее дети — лучшие дети земли, несмотря на все их недостатки, недостатки, которых у них опять-таки меньше, чем у всех других. Все-таки в глубине ее души свил себе теплое гнездо страх за себя, мать, творца душ и тел своих детей. Она боится, что они не удовлетворят требований, предъявленных к ним, и она будет обвинена в неумении воспитать. Она будет обвинена и тогда, если они будут подлы, и тогда, если они будут честны, т. е. смешны, т. е. несчастны. Это ведь синонимы в глазах большинства людей, умеющих пользоваться жизнью.

Так, вечно озабоченная судьбой своих детей, дрожащая за их счастье, мать, серая, скромная героиня, слепая в своей любви и в своих желаниях, мечется в тоске и сознании своего бессилия очистить путь жизни своим детям и указать им, в чем счастье и где та незыблемая истина, которая нужна для борьбы за право жить, не угнетая другого.

А красота ее исчезает, и мужа, как друга, уже нет…

Иногда она спрашивает себя:

— Что связывает меня с этим человеком?

И сердце грустно отвечает ей:

— Привычка!

И она спрашивает еще:

— Где же любовь?

Но на этот вопрос ее сердце молчит.

И ей холодно и грустно, она одинока, одинока.

Но вот они взрослы, ее дети, они взрослы и теперь, конечно, заплатят ей любовью и покоем за заботы о них в течение почти четверти столетия. Теперь уже они будут нянчиться с ней, — она заслужила это, посвятив им всю свою жизнь, все свои силы, всю себя…

Но тут начинается старая и вечно новая история, — любовь является на сцену.

Приходят юноши и девицы, не стоящие ногтей ее собственных юношей и девиц. Она чувствует, что в жизни ее детей она, их мать, занимает меньше места, чем эти только что явившиеся на сцену с своей любовью, краткой, как весна. Но она, мать, как мать, быстро мирится с этим, наполняясь страхом за ошибки, которым нигде нет столько места, как в любви. Ее возмущает, но больше тревожит это предпочтение чужим со стороны ее детей; и вот она указывает им, своим детям, что истинные свойства тех людей, которые только что пришли и уже сразу так много у нее взяли, — совсем не таковы, как полагают ее дети, и что она боится за них, дорогих ей. Но дорогие ей еще дороже самим себе, они спорят, убеждают, ссорятся, побеждают, и мать со страхом принимает к себе чужих ей людей и отдает своих детей чужим ей людям. Трепет за возможные ошибки не оставляет ее, то увеличиваясь, то уменьшаясь, но она уже жаждет покоя.

Она одна, ибо в жизни ее детей ей тесно, они уделяют ей любви, сколько могут уделить, не обижая своих жен и мужей. И та холодная любовь к матери, любовь по обязанности, та любовь, которая есть почти милостыня, оскорбительная любовь без огня, — вот что дают ей дети, которым она отдала всю свою жизнь. А их долг ей за жизнь, отданную им? Они уплатят ей после, когда устроят свою жизнь, свое счастье. Ей нужно еще ждать. Но она мирится с этим, мать со всем мирится. И, брошенная, высосанная, старая, она кормит свою голодную душу тем, чем кормила ее всю жизнь, — иллюзиями и теми крохами внимания, которые мимоходом, торопливо уделяют ей ее дети.

В одиночестве она порой пробует подвести итоги своей жизни и, роясь в воспоминаниях, как в груде тяжелых камней, продолжает обманывать себя, находя в них осколки мимолетных радостей материнства. Это ее тешит, как ребенка. Жалкая, старая, ограбленная жизнью, она все-таки гордится сознанием того, что задача, возложенная на нее жизнью, выполнена. Дети ее уже сами теперь отцы и матери, и она может быть покойна и счастлива.

Но покоя еще нет, ибо ее дети, забывая о ней, когда им хорошо, бегут к ней за помощью, чуть только им плохо. И она делится с ними своим последним, до поры, пока смерть не вспомнит о ней. Тогда она умирает, и на пороге в другую жизнь еще успевает принять некоторое участие в жизни своих детей, которые остаются, чтоб выполнить свою программу существования. Она умирает, и память о ней живет в ее детях как раз до той поры, пока не исчезнет под плевелами обыденных забот. На ее могилу ходят сначала часто, потом реже, и ее забывают… Наконец она покойна!..

…Когда девушка очнулась от этого сна, то она в страхе и тоске спросила:

— А где же моя жизнь? Где же я? Разве это и всё, что мне будет дано жизнью? Где же моя жизнь?

Но старика уже не было около нее.

Он был мудр, старик-то, — открыл будущее и ушел, не дожидаясь за это благодарности, — он знал, что за это не скажет ему девушка спасибо.

И девушка, не найдя ответа, заплакала.

А когда устала плакать, то пошла домой, на встречу будущего… Ибо другого пути — нет.

МА-АЛЕНЬКАЯ!..

…«И была она, браток, телом-ту ма-аленькая!..»