Рассказы с того света

Только моя. Где я танцую на какой-то вечеринке много лет тому назад.

— Бедные его родители, — говорит мама. — Они ведь старались, как могли. Только о нем и говорили. Только о нем и думали. А он уехал и ни разу не позвонил, не написал. Ни на один день рождения, ни на один юбилей. Что на День матери, что на День отца — молчок. А когда его отец умер, он даже не явился на похороны. Это не обида, это серьезнее. Они не заслужили такого к себе отношения.

— А с тобой? — спрашиваю. — Как он вел себя с тобой?

— Хорошо, очень хорошо, — говорит мамуля. — Что бы ему получше со своими родителями обходиться! Знаешь, что он сделал? Я раз сказала ему, что интересуюсь вопросами здоровья. Так он тут же пошел и оформил для меня пожизненную подписку на журнал «Превеншн»[14]. Я всегда читала его, лежа в ванной. Этот журнал был моей библией. — Она хмыкает. — А теперь пожизненная подписка кончилась.

Мы замолкаем.

Неожиданно мама вскидывает голову.

— А что стало с его скрипкой? Как он обожал музыку! Помнишь, он оставлял скрипку у нас, а потом приходил вечером из больницы и допоздна нам играл?

— Пошли на концерт, — звонит Бенни. — У меня сольное выступление с Оркестром медиков.

— А ребенка куда деть?

— Оставь дома, — невозмутимо предлагает он.

Итак, я бросаю ребенка и отправляюсь на концерт.

— Пошли на банкет, — умоляет он, когда стихают последние аплодисменты. — Все пойдут.

— А я нет, — отвечаю.

Сэмюэл сидит дома с малышкой.

— Ничего страшного, — сказал Сэмюэл. — Он же твой родственник.

— Но ты единственная моя родственница, — говорит Бенни.

Я иду на банкет, чтобы у Бенни были родные.

— Потанцуем? — спрашивает он.

— Я разучилась, — говорю.

Он кладет руки мне на талию.

— А я нет. Двигайся. Шевели бедрами.

— Так?

— Вот так, — говорит он. — Чуть ближе.

И вдруг он меня отпихивает.

— Твоя блузка! — говорит он. — Ты промокла. И меня мочишь.

После этого мы долгое время не видимся.

И вот теперь я его душеприказчица.

Побывала в его опечатанной квартире. Следователь приподнял клейкую ленту, и мы вошли.

— Вряд ли вы выдержите дольше нескольких минут, — сказал он. На нас обоих были маски.

Пропитанный кровью матрац уже убрали, но пол все еще лип. Я быстро сгребла в охапку все, что показалось мне важным: папки с документами, какой-то блокнот, записную книжку.

Целую неделю я обзванивала людей из записной книжки и сообщала им, что Бен умер. Переждав, пока они нарыдаются или наохаются, утешала их и в очередной раз рассказывала, как было дело.

Бен продолжает умирать. Мне снится, как он умирает, захлебываясь кашлем, а я пытаюсь его поддержать. Снится, что мы лежим в обнимку в его кровати. Он кашляет, потом его рвет. Я вся в крови, словно новорожденный младенец. Хочу заглянуть Бену в глаза, но веки плотно сомкнуты.

На следующей службе появляюсь измотанная. Мама с места в карьер приступает к делу.

— Частной практики у него не было, — говорит она. — Душа у него к этому не лежала. Ненавидел общаться. Но он же работал всю свою жизнь, разве нет? А у врачей зарплата ого-го.

Мы шерстим его бумаги: разыскать бы его адвоката, любовницу, душеприказчика, что угодно. Пусть не ого-го, но хоть что-нибудь.

И обнаруживаются забавные вещи.

Выясняется, что тому самому университету, в который его отправили в тринадцать лет и о котором он ни разу слова доброго не сказал, завещан денежный дар. Университет разжился многотысячным грантом. Получила от него деньги и организация «Люди за этичное обращение с животными». В год по чеку. Досталось и обществу «Доктора за запрет ядерного вооружения», и буддийскому храму.

Рассказываю об этом маме.

— Он проматывает твои денежки! — восклицает она.

И мы дружно хохочем.

— Хороший он был парень, — говорит мамуля. — Надо это признать. Не просто хороший — блестящий. И меня это пугало. У него словно искры из глаз сыпались, вылетали снопами из головы. Я порой считала его шизиком, инопланетянином. Он разбирался во всем: в медицине, психологии, математике, музыке. Не было ни единой книги, которую бы он не прочел. Когда он, в бытность свою практикантом в соседней больнице, иногда ночевал у нас, он успевал рассказать мне программу чуть ли не целого университетского семестра. А еще у него были золотые руки.

Карабкаюсь на дерево на пустыре. Бенни стоит внизу и ругается.

— Слезай давай. Упадешь.

— Нет, не слезу, — отвечаю. — Лучше ты залезай!

— Мне нужно беречь руки, — говорит Бенни.

— «Золотые руки», — передразниваю его мать. — Вундеркинд! Торчи там внизу, неженка!

— Торчи там наверху хоть до самой смерти, пацанка! — рявкает Бенни.

Мама бросает на меня взгляд, и я встаю на кадиш.

— Знаешь, — говорит она, — а ведь по брату Бенни некому прочесть кадиш.

— Знаю, — отвечаю, садясь.

— Я готова делиться, — говорит мама. — Можешь молиться сразу за нас обоих.

— Боюсь, у меня не получится, — отвечаю.

— Вот я не эгоистка, — говорит она, — а ты чего вредничаешь?

Из больницы звонят его друзья-врачи: готовы результаты вскрытия, проводившегося накануне похорон.

— Он умер из-за эмбола, циркулировавшего в легочной артерии.

— Циркулирующий эмбол, — говорю я. — Это что-то вроде пассажира, летающего туда-сюда?