Рассказы с того света

— Жизнь здесь бурлит, — говорит мама. — Кто-то находит последнего любовника, кто-то — последнее пристанище.

Вскоре слуховой аппарат вынули из отцовских ушей, очки убрали в футляр. Как ни старались декораторы в покойницкой, на переносице остались глубокие следы от носовых упоров.

Спустя полтора года и она нашла последнее пристанище.

Брат выставил их дом на продажу. Я несколько раз наезжала в поселок, чтобы помочь разобрать кладовки.

— Взгляни, — сказал брат, — здесь все платья, которые она когда-либо носила. И все папины костюмы.

Рубашки и костюмы отца — все одного размера. С момента свадьбы и до самой его смерти шестьдесят один год спустя его вес оставался неизменным.

Платья же матери были расфасованы в целлофан по размерам — с 9-го по 44-й. Все когда-либо купленные туфли тоже были в наличии, с 7-го до 10-го размера. Некоторые платья ушивались, другие расставлялись.

— Она ничего не выбрасывала, — заметил брат. — Тут лежат все до единого твои письма, а в этом конверте — все наши с детьми открытки ко дню рождения и Дню матери.

В последний свой раз я уношу из ее дома адресованный мне конверт 9х12.

Внутри — пачка разрозненных листков. Бегло их просматриваю и засовываю обратно в конверт.

На следующей неделе мать спрашивает:

— Что ты читала в последнее время? Люблю послушать про книги. Особенно про биографии.

— Я как раз читаю биографию, — отвечаю, — Вирджинии Вулф.

— Зачем тебе эти английские антисемиты? — фыркает мама. — Я оставила тебе полный шкаф с книгами, среди них биография Давида Бен-Гуриона, автобиографии — одна Голды, другая — Аббы и еще одна — Щаранского[29].

Вообще-то я их читала, но не желаю доставлять ей удовольствие.

— Кстати, — спрашивает она, — ты читала хоть что-то из того конверта, который я тебе оставила?

— Не все, — отвечаю.

— Тянешь время, а бумага-то желтеет, — замечает она. — Прямо как я.

— Я прочту, — тут же обещаю я.

— И увидишь, — говорит мама, — как ты была ко мне несправедлива.

В конце службы, когда все жмут друг другу руки и желают хорошего шабата, я отворачиваюсь от матери. Не хочу пачкать рот ложью.

И вот наконец я открываю тот большой конверт. В нем странички, отпечатанные на машинке, обрывки бумаг, вырезки из газет. Беру в руки листок, адресованный какому-то обществу под названием «АТ».

Это они были виноваты. Их нужно винить. В первые годы замужества я весила 55 килограммов, хотя и родила уже детей. Я не (зачеркнуто «была кубышкой») страдала ожирением. Но в подростковом возрасте дети стали приглашать домой друзей. Мне все время приходилось стряпать для них и печь, а потом подъедать остатки. Я превратилась в живой утилизатор мусора.

— Ошибаешься, ма, — возразила я вслух. — По всем пунктам ошибаешься. У нас не было много друзей. Брат был застенчив. После школы — прямиком домой и дверь на запор. У меня их тоже было раз, два и обчелся. Ты все выдумала для «АТ».

— Мама, — говорю ей в ближайшую пятницу, — это не из-за меня ты располнела.

— Сначала я тебя вынашивала, — перечисляет она. — Затем пила пиво, чтобы молоко было богатое. Потом налегала на еду, чтобы были силы с тобой нянчиться. То же самое потом с твоим братом. Далее вы оба подросли и стали клянчить конфеты, печенье, торты. А позже стали клянчить и ваши приятели.

— Мама, — возражаю я, — люди бывают толстые, бывают худые. Думаешь, мне приятно было, когда меня в школе дразнили «скелетом»?

— Человек не всегда толстеет сам по себе, — говорит мать. — Его буквально провоцируют на ожирение — все и вся. Взять, к примеру, телевизор: там людям специально платят за то, чтобы они у нас на глазах поедали вредную пищу.

Помню случай, кажется, не далее как прошлогодний, когда я пришла навестить мать — скрасить ей одиночество. Первым делом она спросила: «Есть хочешь?» Сама она уже съела обед — она такой много лет готовила для них с отцом — сэндвич с тунцом, борщ со сметаной, сырники и маковые печеньки. Но все равно села за стол и поела со мной — за компанию.

В эту пятницу мать говорит:

— Тем людям я могла излить душу — не вам. Вам не было до меня дела. До меня и моей борьбы с лишним весом.

— Я этого не понимала, — призналась я.

— Девочка она смышленая, только дурочка, — отзывается мать.

— А с отцом ты это обсуждала?

— Когда у человека кожа да кости, что с ним можно обсуждать?

— Ты пошла к толстякам?

— К «Анонимным толстякам»[30], — отвечает мать.

— «АТ», — догадываюсь я.

— Твой отец подшучивал: «Вы, девахи, собираетесь и перемываете друг другу не косточки, а жир?» Я старалась не обращать внимания, но неделя за неделей — одно и то же. Шутника могила исправит.

За прошедшую неделю я уже прочла ее «признание» для «АТ».