Расставание

Весь оставшийся день мы провели в полном спокойствии и хорошем настроении. Виса, как и вчера, снова рассказывал интересные истории, но сегодня он был более резв, нежели вчера; и даже хотел как-то подвигаться. Ходил на кухню, чтобы чем-нибудь полакомиться, в гостиную, чтобы глянуть на картины, висевшие там, к Машеньке, чтобы посмотреть, как там она играет и читает книжки, потом опять на кухню, в гостиную, к Машеньке – и так по кругу. В этот день и погода была хорошей. Из окна ярко-ярко светило солнышко, это было, можно сказать, некоторое мгновение бабьего лета; даже птичек было слышно и люди о чём-то воодушевлённом беседовали. После обеда Машенька предложила Виссариону почитать ему вслух какую-нибудь книжку, чтоб он заодно проверил её умение читать. В первый раз она прочла II, XVI и CIX сонет Шекспира – Висе так понравилось, что сказал ей: «У тебя, доченька, весьма хорошо получается читать что-нибудь в стихотворной форме. Молодец». Второй раз Машенька прочла «Евгения и Юлию» Карамзина и, оканчивая чтение, слегка прослезилась. Виса её успокоил и сказал, чтоб она ничего не принимала близко к сердцу. В третий, последний раз, она почитала несколько басней Крылова. Покамест они развлекались, мы с Екатериной Андреевной, улыбаясь, смотрели на них и время от времени хвалили Машеньку. «Я смотрю на них, – сказала тогда Екатерина Андреевна, – и вспоминаю, как Виса, ещё маленьким мальчиком, читал по вечерам книги… Особенно ему нравилась «Рождественская песнь» Диккенса. Ах, Аннушка, славные были времена!»

Наступил вечер – Виссарион попрощался и ушёл в спальню, сказав, что ему сильно захотелось спать. Мы его проводили и больше не беспокоили, уйдя на вечернее чаепитие, от которого Виса, к слову, отказался. Екатерина Андреевна пила по обыкновению крепкий чёрный чай. Я тоже пила чёрный, но не совсем крепкий. Машенька же любила пить чай с молоком, представляя себя маленькой английской принцессой. Во время чаепития мы особо не разговаривали, зато я думала о Виссарионе. Он, конечно, в те часы был весьма приближённым к нам, даже слишком, а его интересные истории из жизни с одной стороны радовали меня, а с другой стороны мне казалось, что Виса подсознательно готовится к смерти и делает он это таким образом, что старается быть как-то более добрее, более яснее и приятнее для нас, несмотря на болезненное состояние, и рассказы эти были эдакой прокруткой всех воспоминаний, да не такой, которая бывает часто, когда люди общаются и просто что-то интересное вспоминают, чтобы хоть как-то разбавить разговор, а такой… что ли, предупреждающей о его смерти… – нет! – я вовсе не хочу и не желаю, чтоб Виса умер, но предчувствие, странное и непонятное предчувствие одолевало мою обеспокоенную душу…

Вообще мой муж был прекраснейшим человеком. Когда я была на грани духовного упадка, он предстал передо мной настоящей стеной и щитом. Во многих вещах я тогда разочаровалась: в любви, радости, счастье, спокойствии, – словом, во всём том, что заставляет человека жить. Мне было неприятно находится в этом мире, я хотела скорее погибнуть, но Бог милостивый, – и потому послал мне ангела, то есть Виссариона, и с тех пор никогда больше не возвращался этот упадок и не досаждал мою жизнь. Я стала счастливой. А что теперь? А теперь я становлюсь для Виссариона стеной и щитом, теперь я должна помочь ему и дать надежду на всё самое лучшее. Но боже, как он добр, что я практически не в силах ответить ему тем же… Мне кажется, что он всё равно будет добрее и милее меня, ведь он ради нас с Машенькой пошёл в азартные игры и в конечном итоге искалечился…

Выпив чай, мы все разошлись по тем же комнатам, что и вчера, и легли спать.

Октября 17.

…Сегодня мы проснулись не так рано, как в прошлые дни, а именно в девять часов утра. Сначала я к девяти открыла глаза, потом пришла Екатерина Андреевна, спросив, как там Виса себя чувствует, а затем, к концу девятого часа, неохотно проснулась Машенька, а Виссарион под действием опиума ещё крепко спал.