Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками

Со своей стороны, я постарался оградить их от непрошеных визитеров. Приходит дама из РОНО: «Я пришла помогать Вашим молодым учителям». – «А молодые учителя Вас звали?» – «Нет». – «Вы оставьте телефон. Когда потребуется помощь, они Вам позвонят».

Мне было важно, чтобы учитель чувствовал себя автором того, что делает. Для этого ему надо было освободиться от страха. А страх был. И у меня тоже. Спрашиваю на уроке истории: «Как вы думаете, почему фраза «революция пожирает своих детей» так актуальна?» Бурная дискуссия, мы далеко уходим от темы урока. Я спохватываюсь: ни слова не успел сказать о программе якобинцев, урок сыпется. То есть думаю о том, как буду отчитываться перед начальством.

В 1987 году мы победили на конкурсе авторских школ. И нам разрешили эксперимент. Время действительно было благодатное.

– Но и у этого времени появились противники. А Вы не испытывали сопротивление? Самих учителей, в первую очередь?

– Конечно, испытывал. Тогда по стране прошла волна демократических идей. И вот на открытом партсобрании мы решили, что высшим органом управления школой будет Общий сбор. Все проголосовали. Потом разработали программу и концепцию развития школы. И тут учителя спохватились: это мы детям будем подчиняться? Я говорю: «Но вы же сами проголосовали». Они: «Ну, мало ли!» Никто не предполагал, что речь идет не об игре в самоуправление, а о реальной демократии. Вот и получилось: детей большинство, они всегда победят. Двадцать учителей в тот год ушли из школы.

Школа для ребенка, а не для учителя и не для начальства – тут нужно было сменить всю систему ценностей. Многим это оказалось не под силу. Даже если поменять технологию на колбасном заводе, и то не все справятся. А мы меняли технологию человеческих отношений.

– Но такое демократическое устройство школы действительно таило реальную опасность. Где гарантия, что через неделю школа не превратится в вольницу?

– Я могу повторить вслед за Черчиллем, что демократия – довольно скверная форма общественного устройства, но все остальные еще хуже.

Надо дать детям не видимость свободы, а ясно видимую свободу в образовании. Свободу самим организовывать свою жизнь, выбирать предметы, учителей… Конечно, пена будет, и вначале – очень много. Разбитые окна в кабинете директора, матерные слова на стенах, прогулы, наплевательское отношение к учебе – все это мы прошли. Ребята как бы пробовали на зуб: а правда ли в школе свобода? правда ли нас слушают? правда ли, что мы вместе принимаем решения и учителя их будут исполнять? Да и сейчас эти пробы продолжаются.

– А принимал ли Общий сбор решения, которые шли вразрез с Вашим мнением?

– Конечно. Но в этом и суть демократии. Авторитет может быть только неформальный. Мы приняли школьную Конституцию, и все подчиняемся одним законам. А в Конституции написано, в частности, что Общий сбор имеет право наложить вето на любое решение директора. Я, например, не смог исключить из школы одного стервеца. Но сам факт этого разбора (ребята его защищали, жалели, но давали и оценку его поступкам) и мое уважительное отношение к общему мнению очень важны. Или вот уже несколько лет я не могу добиться отмены обязательных домашних заданий. Моя логика проста: задания должны быть только добровольные. Такой закон нужен, потому что он помогает самоопределению. Я сажусь за домашнее задание не потому, что боюсь учителя, а потому, что мне нужно потренироваться. А другому не нужно. Возражают, как ни странно, больше ученики, чем учителя. Палочка, мол, все же нужна.

В этом году мы выбрали новый Совет школы. Я им пожаловался, что не могу пробить закон о домашних заданиях. Может быть, они помогут. А другого способа действовать у меня нет. Как-то выступал один наш известный учитель, который потом стал депутатом. Его спросили: «А возможны ли честные выборы?» Он ответил: «Честные выборы возможны только в 734‑й школе».

Я был философом у короля

– А как появилось это понятие – школа самоопределения? Вообще такого рода составные слова вызывают у меня реакцию отторжения. В этом усилении «само» чудится некий обман.