Те, кто имеет такое сознание и самочувствие, легко убеждаются, что любой человек может испытывать подобное же, так как здесь он не имеет ничего, что зависело бы от другого. Вот почему эти люди никогда никого не презирают; и хотя они часто видят, что другие впадают в ошибки, обнаруживающие их слабость, они всегда более склонны извинять их, нежели порицать, и думают, что те люди сделали это скорее по недостатку знания, чем по недостатку доброй воли. Если они не ставят себя много ниже тех, кто имеет больше почестей, или даже более разума, знания, красоты, или вообще кто превосходит их в каких либо иных совершенствах, – так же точно они не считают себя и выше тех, кого они превзошли, потому что все эти вещи кажутся им весьма малодостойными сравнения с доброй волей, за которую они себя только и уважают и которую они предполагают существующей или но меньшей мере возможной в каждом ином человеке.
Наиболее великодушные люди обычно бывают наиболее смиренными; добродетельное смирение состоит только в том, что мы размышляем о несовершенствах нашей природы и ошибках, в которые мы всегда можем или способны впасть и которые не меньше тех, какие могут быть совершены другими
; подобное размышление делается причиной того, что мы не предпочитаем себя другим и думаем, что другие, имея свободную волю, подобную нашей, могут также хорошо пользоваться ею.Те, кто подобным образом великодушен, естественно склонны совершать великие дела и, однако, не предпринимают ничего такого, к чему не чувствуют себя способными; благодаря тому, что они считают особо великим делать добро другим и презирать собственный интерес, они всегда особенно учтивы, приветливы и обязательны по отношению ко всякому. Вместе с тем они всецело господа своих страстей, в особенно желания, ревности и зависти, так как нет вещи, приобретение которой не зависело бы от них, ибо они думают, что достаточно ценить, чтобы заслужить особенное внимание со стороны других; они также господа над ненавистью к людям, так как уважают всех; господа над страхом, ибо их поддерживает доверие к добродетели людей; и, наконец, над гневом, по той причине, что, очень мало ценя вещи, зависящие от другого, они никогда не дают своим врагам преимущества познать, как им вредить.
Все, кто имеет хорошее мнение о самом себе по другому какому бы то ни было поводу, обладают не истинным величием души, а только гордостью, которая всегда очень порочна, хотя становится такой тем больше, чем неосновательнее причина, по которой уважают себя; а наиболее неосновательная из всех причин – это когда гордятся без всякого повода, то есть не думая, что обладают какой-либо заслугой, за которую должны быть вознаграждены, но только потому, что вовсе не дорожат заслугой, и, воображая, будто слава не что иное, как захват, полагают, что кто припишет ее себе, тот и будет иметь больше славы. Этот порок столь безрассуден и нелеп, что для меня было бы прискорбно верить, будто существовали люди, в него впадавшие, если никто никогда не хвалил их незаслуженно; но лесть так обща всем, что совершенно не существует людей столь обездоленных, которые не видели бы частого уважения в себе именно за то, что не заслуживают никакой похвалы, а достойны скорее порицания: это и дает случай наиболее невежественным и тупым людям впадать в подобный вид гордости.
Но какой бы ни была причина самоуважения, помимо чувствуемого человеком желания использовать свою свободную волю, что, как я говорил, вызывает великодушие, всякая подобная причина производит всегда весьма дурную гордость, которая столь отлична от этого справедливого великодушия, что имеет совсем обратные результаты: все остальные блага, такие как разум, красота, богатство, почести и так далее, обычно тем больше ценятся, чем в меньшем числе людей встречаются; эти блага даже таковы обычно, что не могут быть общи многим; поэтому гордецы стремятся унизить всех остальных людей и, являясь рабами своих желаний, беспрерывно волнуют душу злобой, завистью, ревностью и гневом.