Нужно отметить, что добродетелями мы именуем навыки души, которые располагают ее к различным мыслям, так что навыки отличны от этих мыслей, но могут их производить и в свою очередь быть производимы ими. Следует также заметить, что эти мысли могут быть производимы только душой, но часто случается, что известное движение «духов» усиливает их и что в такие-то моменты они и суть действия добродетели, и вообще страсти души. Так, хотя нет добродетели, для которой, по-видимому, доброе воспитание значило бы меньше, чем для той, по которой уважают себя согласно справедливой оценке, и хотя нетрудно признать, что все души, вкладываемые Богом в наши тела, не равноценно сильны (вот причина, почему я назвал эту добродетель generosite, следуя словоупотреблению нашего языка, а не magnanimite, согласно школьному употреблению, где эта добродетель недостаточно известна), тем не менее достоверно, что доброе воспитание много значит для исправления природных недостатков и что если бы часто занимались обсуждением того, что такое свободная воля и сколь велики преимущества в обладании твердой решимостью хорошо пользоваться волею, а с другой стороны, рассуждали бы о том, сколь тщетны и бесполезны все старания честолюбцев, то стало бы возможным вызывать в себе страсть и в конце концов приобрести добродетель великодушия. А эта последняя является как бы ключом ко всем остальным добродетелям и общим лекарствам против всех беспорядков в страстях. Мне кажется, такое рассуждение заслуживает быть особо отмеченным.
Благоговение или почтение есть наклонность души не только уважать предмет, который она чтит, но и повергаться перед ним с известным трепетом в старании сделать его благосклонным к себе; стало быть, мы благоговеем к причинам свободным, которые мы считаем способными сделать для нас хорошее или дурное, помимо нашего знания о том, что из двух они нам причинят. Любовь же и преданность, большие, чем простое благоговение, мы имеем к тому, от чего ожидаем только добра, а ненависть к тому, от чего ждем лишь зла; и если мы не полагаем причины этих добра или зла свободною, мы не подчиняемся ей, стараясь приобрести ее благосклонность.
Так, когда язычники благоговели перед деревьями, источниками и горами, то ими почитались не мертвые предметы, а божества, присутствие которых здесь они мыслили. Движенье «духов», вызывающее благоговение, составлено из движений, вызывающих удивление и трепет; о последнем я скажу ниже.То, что я называю пренебрежением, есть наклонность души презирать свободную причину, рассуждая, что хотя она по своей природе и способна сделать добро или зло, но сильна менее нас, то есть не в состоянии причинить нам ни добра, ни зла. Движение «духов», вызывающее эту страсть, составлено из тех движений, которые вызывают удивление и беспечность или отвагу.
Великодушие и слабость духа или низость определяют пользование – дурное или хорошее – указанными страстями; поскольку обладают душой особенно благородной и возвышенной, постольку имеют большую наклонность воздавать каждому ему принадлежащее; и, таким образом, имеют не только глубокое смирение перед Богом, но также воздают без колебаний всю честь и уважение, подобающие людям, сообразно их разряду и авторитету в свете, и презирают только порок. Наоборот, низкие духом чтут и трепещут перед тем, что достойно только презрения, иногда же нагло гнушаются тех, кто особенно заслуживает почтения; и они часто мгновенно переходят от крайности безверия к суеверию, а потом от суеверия к безверию, так что нет ни единого порока, ни единого беспорядка в душевной жизни, которому они не были бы причастны.
Надежда есть предрасположение души полагать, что желаемое ею наступит, – наклонность, причиняемая особым движением «духов» именно движениями радости и желания, смешанными вместе; боязнь – иное расположение души, внушающее ей, что желаемое не наступит; и надо отметить, что хотя эти две страсти противоположны, тем не менее можно иметь их обе совместно, а именно, когда представляют себе различные доводы, из которых одни заставляют предполагать, что выполнение желаемого легко, другие же показывают его трудности.