Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Эвдокс: Думайте лучше, Полиандр, что это будет к вашей выгоде, ибо в вас нет предвзятости, и потому мне будет лучше перенять на правую сторону нейтральное лицо, а не Эпистемона, который чаще найдет в себе склонность к противной стороне. Но чтобы отчетливее понять свойство ученья, предлагаемого мною, я надеюсь, вы отметите различие между науками и простыми знаниями, получаемыми без всякого рассуждения в форме доводов, каковы знания языка, истории, географии и вообще всего, зависящего от одного опыта. Я вполне согласен, что недостаточно человеческой жизни для приобретения опыта во всем, что находится в мире. Но я также убежден, что было бы безумием желать этого и что светский человек не более обязан знать по-гречески или по-латыни, чем по-швейцарски либо по-нижнебретонски, ни истории Империи более, чем истории маленьких государств Европы. Должно только позаботиться о заполнении своего досуга достойным и полезным и обременять память только необходимым.

Что же касается познаний, представляющих не что иное, как достоверные суждения, которые мы опираем на известные предварительные знания, то одни из них извлекаются из общего достояния и их слышат и понимают все, другие же извлекаются из редких и специально изучаемых опытов. Признаюсь также, что невозможно отдельно рассуждать о каждом из последних, ведь следовало бы, во‐первых, отыскать все травы и камни, находимые в Индии, увидеть феникса, – короче говоря, не упускать ничего из наиболее диковинного в природе. Но я думаю, что достаточно удовлетворю своему обещанию, если, изложив истины, какие можно вывести из обыкновенных и каждому известных вещей, я сделаю вас способными самим найти все прочие истины, как только вам заблагорассудится приложить старания к отысканию их.

Полиандр:

Я думаю, что это все, чего возможно желать; и я буду согласен с вами, если только вы мне достаточно засвидетельствуете известное число предложений, столь прославленных, что их знает всякий, и касающихся божества, разумной души, добродетелей и воздаяния за них;

эти истины я сравнил бы с теми древними зданиями, о славе которых каждый знает, хотя все знаки их величия похоронены в руинах прошлого. Я отнюдь не сомневаюсь, чтобы первые, кто обязал людей мыслить все эти истины, имели очень сильные основания для их доказательства; но эти истины позднее столь мало повторялись, что нет больше никого, кто знал бы их. И все-таки эти истины так важны, что благоразумие обязывает нас скорее слепо им верить, из боязни ошибиться, чем оставить их выяснение до той поры, когда мы перейдем в иной мир.

Эпистемон: Что до меня, то я несколько более любознателен и хотел бы, помимо того, чтобы вы выяснили мне некоторые особые трудности, встречаемые мною в каждом знании, а главным образом в том, что касается человеческих искусств, призраков, иллюзий, – короче, всех блестящих результатов, какие приписываются магии; я считаю, что их полезно знать, не для собственного пользования, но ради того, чтобы наше суждение не могло быть предваряемо удивлением перед неизвестным нам.

Эвдокс:

Я постараюсь удовлетворить обоих вас. И в целях соблюдения порядка, благодаря которому мы могли бы дойти до цели, я прежде всего обнадеживаю себя, Полиандр, что мы с вами поддержим друг друга во всех вещах, касающихся мира, обсуждая их самих по себе; только бы Эпистемон не прерывал нас – меньшее, что он может, так как его возражения принудят нас часто отклоняться от нашего предмета. Затем мы все втроем снова поговорим обо всех вещах, но в ином смысле, именно поскольку они относятся к нам и поскольку они могут быть названы истинными или ложными; и вот Эпистемон будет иметь случай предложить на обсуждение все затруднения, какие останутся у него от предшествующих рассуждений.

Полиандр: Так укажите нам порядок, которого вы станете придерживаться в изложении каждого предмета.