Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Полиандр:

Ответ не труден. Я удивляюсь, почему вы предпочли меня Эпистемону в качестве собеседника. Значит, вы решили не предлагать вопроса, на который было бы трудно ответить. Итак, отвечу: я человек.

Эвдокс:

Вы не обратили внимания на вопрос; и ответ, данный вами, как бы ни казался он вам прост, ввергнет вас в очень трудные и очень запутанные вопросы, если я только захочу вас хоть немного поприжать. В самом деле, если бы я спросил у самого Эпистемона, что такое человек, и он ответил бы мне, как водится в школах, что человек – разумное животное (animal rationale), и сверх того, ради изъяснения этих терминов, не менее темных, чем первый, повел бы нас через все ступени, именуемые метафизическими, – мы, конечно, были бы введены в лабиринт, из которого никогда не выбрались бы. Ведь этим вопросом порождаются два других: что такое животное? что такое разумный? Более того, если бы, изъясняя понятие животного, он ответил, что это существо живое и чувствующее, что живое существо есть одушевленное тело, а тело есть телесная субстанция, – вопросы, как видите, шли бы возрастая и умножаясь подобно ветвям генеалогического дерева. И наконец, все эти превосходные вопросы закончились бы чистым празднословием, ничего не освещающим и оставляющим нас в нашем первоначальном неведении.

Эпистемон: Печально видеть, что вы столь сильно презираете дерево Порфирия, постоянно вызывавшее удивление всех ученых. Досадно, что вы начинаете наставлять Полиандра в том, что он такое, иным путем, чем тот, который издавна принят в школах. Наконец, не было возможности до сего дня найти лучший путь изучения нас самих, чем последовательное полагание перед нашими взорами всех ступеней, составляющих целое нашего бытия, с тем чтобы, поднимаясь и опускаясь по всем ступеням, мы могли изучать и то, что в нас есть общего с иными существами, и то, в чем мы от них отличаемся. Вот высшая точка, до какой может достичь наше знание.

Эвдокс: Никогда я не начинал и не забирал в голову порицать обычную методу обучения, к какой прибегают в школах. Последней я одолжен тем немногим, что знаю; ее помощью я воспользовался, чтобы узнать недостоверность всего, воспринятого мною. Стало бы, хотя мои наставники и не научили меня ничему достоверному, тем не менее я должен быть им благодарен за перенятое от них понимание недостоверности знания и обязан за все, что воспринято сомнительного больше, чем если бы оно было согласно с разумом. Ведь в последнем случае я, быть может, принимал бы недостаточно разумное за совершенное, и это сделало бы меня менее пылким к исканию истины. Стало быть, предостережение, данное мною Полиандру, направлено скорее не к тому, чтобы отметить недостоверность и темноту, в которую вы направляете свой ответ, а к тому, чтобы сделать Полиандра на будущее время более внимательным к моим допросам. Но возвращаюсь к моему предложению; а чтобы не отклоняться еще больше от нашего пути, снова спрашиваю: что такое тот, кто может сомневаться во всем, исключая самого себя?