Я благодарен вам, что вы привели меня на мою дорогу, ибо я не знал, где я. Прежде я сказал, что я составлен из двух рук, ног, головы и всех прочих членов, образующих то, что именуют человеческим телом; а сверх того я сказал, что я хожу, питаюсь, чувствую и мыслю. Необходимо также, рассматривая себя таким, каков я есть, отбросить все части или члены, образующие машину человеческого тела, то есть мыслить себя без рук, без ног, без головы, – словом, без тела. И правда, что то, что во мне сомневается, не есть то, что мы считаем за свое тело; следовательно, правда, что я, поскольку сомневаюсь, не питаюсь, не хожу; ибо ни тот, ни другой из этих актов не могут происходить без тела. Больше того, я не могу даже утверждать, что я, поскольку сомневаюсь, мог бы ощущать. Ведь как ноги необходимы, чтобы ходить, так глаза необходимы, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать; но так как я не имею этих органов, ибо не имею тела, то я и не могу сказать, что ощущаю. Сверх того, когда-то я предполагал, что ощущал многое, чего, однако, наяву я не ощущаю: и, так как я решил не допускать здесь ничего, что не было бы истиной, не подлежащей сомнению, я не могу сказать, что я нечто ощущающее, то есть такое существо, которое видит и слышит посредством глаз и ушей; ведь могло бы случиться, что я предположил себя чувствующим таким образом, хотя ни один из этих актов не имел в действительности места.
Эвдокс:
Я не могу препятствовать вам настаивать на этом не только ради того, чтобы не отвлечь вас от вашей дороги, но и чтобы ободрить вас и испытать, чего может достичь правильное чувство, будучи хорошо руководимо, и разве во всем, что вы стали говорить, есть нечто не точное, не правильно заключенное и не строго выведенное? И, однако, все эти следствия выходили помимо формулы доказательств, помощью одних лучей разума и здравого смысла; последний менее подвержен заблуждению, когда он действует один и сам собою, чем когда он ищет истину с беспокойством соблюсти тысячу различных правил, которые изобретены людскими ухищренностью и косностью скорее для разрушения смысла, нежели для его улучшения. Сам Эпистемон, кажется, здесь нашего мнения; его молчание дает понять, что он одобряет сказанное вами. Продолжайте же, Полиандр, и покажите ему, до каких пор может простираться здравый смысл, а вместе с тем покажите следствия, какие могут быть выведены из наших начал.
Полиандр:
Из всех атрибутов, какие я себе придал, остается испытать один – мышление, и я нахожу, что только оно одно по природе неотделимо от меня. Ведь если верно, что я сомневаюсь, ибо я не могу в последнем сомневаться, – то одинаково верно, что я мыслю. Что такое значит сомневаться, как не мыслить известным образом? И действительно, если бы я не мыслил, я не мог бы знать, сомневаюсь ли я, существую ли я. Стало быть, я существую и знаю, что существую, и знаю это посредством сомнения, то есть посредством того, что я мыслю, и могло бы даже случиться, что если бы внезапно я перестал мыслить, я перестал бы в то же время существовать. Значит, единственно, чего я не могу отделить от себя, что я знаю с достоверностью моего существования и что я всегда могу утверждать без боязни ошибиться, – это то, что я мыслящее существо.
Эвдокс:
Как вам нравится, Эпистемон, то, что говорит Полиандр? Найдете ли вы в его рассуждении что-нибудь, что хромало бы или не было последовательным? Уверитесь ли вы, что неначитанный и необученный человек станет рассуждать столь же правильно и во всем согласится с ним? И отсюда, если я сужу правильно, вы необходимо должны видеть, что, пользуясь надлежащим образом своим сомнением, можно извлечь из него очень достоверные истины, даже наиболее достоверные и полезные, чем все те, какие мы обычно основываем на великом принципе, который мы делаем началом всех знаний и центров, вокруг коего они возводятся и смыкаются: невозможно, чтобы одна и та же вещь вместе была и не была. Я, может быть, найду случай показать вам его пользу; но, чтобы не порывать нити рассуждений Полиандра, не станем отходить от нашего предмета. Спрашивайте же, если вы имеете, что сказать или возразить.