Расцвет и упадок цивилизации (сборник)

И наши выдающиеся писатели резко отделяли Писарева и Зайцева. К Зайцеву они относились с заслуженным им ироническим презрением, как к «мрачному нигилисту» (выражение Минаева), Писарева же, несмотря на его выходки, ценили как крупный талант. Тургенев отнюдь не был сторонником «нигилистов», но после смерти Писарева вспомнил о нем, как о многообещавшем юноше (Тургенев, Собр. соч., в 12 томах, т. 10, 1956, стр. 286). И несмотря на то, что статьи Писарева о Пушкине возмутили Тургенева, он так отозвался о Писареве после свидания с ним (там же, стр. 287): «Писарев с первого взгляда производил впечатление человека честного и умного, которому не только можно, но и должно говорить правду». И отношение Тургенева к Писареву, конечно, не может быть объяснено тем, что в свое время Писарев дал высокую оценку роману «Отцы и дети». Писарев в письме к Тургеневу по поводу романа «Дым» назвал этот новый роман «страшным и зловещим комментарием» к «Отцам и детям». Он даже пишет: «У меня шевелится вопрос вроде знаменитого вопроса: Каин, где брат твой Авель? – Мне хочется спросить у Вас: Иван Сергеевич, куда Вы девали Базарова?». Кажется, достаточно резко, и Писарев в письме счел нужным оговориться, а Тургенев в ответном письме отвечает: «Если б Вы были короче со мной знакомы, Вы бы, вероятно, не сочли нужным прибегнуть к оговоркам: в выраженьях Вашего письма нет ничего „оскорбительного“ – да и я оскорбляюсь весьма нелегко: этим грехом я, кажется, не грешен. Я, напротив, очень рад Вашему отзыву и готов установить с Вами переписку».

Конечно, и Писарев, и Зайцев оба – нигилисты, но они сходны только в отрицании, а не в конструктивной части своих взглядов, конечно, прежде всего потому, что Писарев неизмеримо умнее, талантливее и честнее Зайцева. Поэтому Писарев и сейчас читается с удовольствием, а Зайцев, несмотря на попытки возбудить к нему интерес, «не нашел до сих пор себе места ни в истории нашей общественной и революционной мысли, ни в истории литературы» (Зайцев, стр. 11).

Грубые ошибки Писарева – детские болезни нашей культуры шестидесятых годов (а сколько подобных ошибок можно найти, например, у Белинского и Чернышевского!): те же ошибки Зайцева – неизлечимый порок. Нигилизм в понимании Зайцева: руби все с плеча, что мне не нравится, – а писаревский нигилизм соответствует точному определению, данному в «Отцах и детях» (Тургенев, соч., т. 3, стр. 186): «Нигилист, это человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип». Нигилизм в таком понимании является знаменем подлинного свободомыслия и потому-то свободомыслящие люди ценят и будут ценить Писарева, несмотря на все его часто грубейшие ошибки. Опять обращаясь к тексту Тургенева, можно сказать, что нигилист в смысле Зайцева – это человек, который ничего не уважает (кроме, конечно, своей собственной персоны и тех лиц, мнения которых совпадают с его собственным мнением), а нигилист в смысле Писарева – человек, который ко всему относится критически, даже к самому себе. Поэтому он может радикально переменить свои конкретные взгляды по самым основным вопросам науки и философии, но сохранить уважение к тому, для кого «Сила и материя» Бюхнера казалась вершиной философии. А близость Писарева и Зайцева – это близость людей, которых связывает на определенном этапе общность противников. В классическом произведении советской драматургии «Любовь Яровая» подлинный революционер Кошкин искренне и долго считал Грозного кровью спаянным братом и другом, пока случайное обстоятельство не обнаружило подлинно бандитскую натуру Грозного. Между Писаревым и Зайцевым такая же разница, как между Кошкиным и Грозным, и сейчас, конечно, придавать примерно одинаковый вес Писареву и Зайцеву можно только при полном притуплении критического чутья.

Сейчас мы должны строго различать фигуры, подобные Зайцеву и Писареву, и совершенно правы были и Лесков, и редакция «Библиотеки для чтения», утверждая, что Зайцев везде склонен обнаруживать «грязные призраки собственной мелкости и чисто субъективной подозрительности» (Зайцев, стр. 46). Экспансивная молодежь того времени, конечно, плохо разбиралась в людях. Из того, что среди революционеров находилось много благороднейших и честнейших людей эпохи, были склонны делать вывод, что все люди, придерживающиеся «честных убеждений», субъективно честнее их противников, и потому критика людей, считавшихся передовыми, воспринималась болезненно и принималась как преувеличение, что и было показано на примере Зайцева.