Расцвет и упадок цивилизации (сборник)

Гоголь идеализировал крепостную Россию, высмеивал попытки ввести науку в сельское хозяйство (конец «Старосветских помещиков», «Мертвые души»), своим художественным пером возвеличивал как образцового патриота кошмарного и кровожадного бандита Тараса Бульбу: в этой последней повести (великолепной по своим художественным достоинствам) есть и такие высказывания, которые могли бы украсить современные нацистские издания. Значит, вся идеология Гоголя отвратительна? Нет, не вся. Например, поразительно развит его взгляд на искусство в «Портрете», есть у него глубокие высказывания и по философии истории, наконец, совершенно несомненно его влияние на пробуждение сочувствия к маленьким, незаметным людям. У Гоголя возвышенный взгляд на историю, много скорби о страдающем человечестве, но вместе с тем не только примиренчество по отношению ко многим кошмарам действительности, но и идеализация их, и, наконец, отсутствие злобы к конкретным проводникам зла. То же и у Достоевского: читая его «Дневник писателя» и другие произведения, получаешь прямо противоположные впечатления. Одни места восхищают и глубоким проникновением в человеческую психику, и состраданием к униженным и оскорбленным, и гуманистическим протестом против всякого насилия, и, наряду с этим, мы встречаем полное непонимание движущих сил пробуждающегося революционного движения и секстантскую вражду к католической церкви, совершенно дикий антисемизм и необузданный империалистический шовинизм. Наилучшее выражение критического отношения к Достоевскому я нашел в великолепной статье Д. Мережковского «Пророк русской революции». Д. Мережковский тоже идеалист и тоже христианин, как и Достоевский, но какую сокрушительную критику он осуществляет к своему квази-единомышленнику. Сейчас можно сказать, что Достоевский был не только пророк, но в значительной степени провокатор русской революции. Он умер в год убийства Александра II, при котором шел прогресс русской жизни, но главным образом руками и головой тех, которых революционные демократы презрительно называли «постепенновцами». Кроме этого центра, постепенновцев и либералов, естественно, был и правый фланг консерваторов или ретроградов. Постепенновцы, несомненно, пользовались симпатией Александра II, но иногда раздражали его своим либеральным вмешательством по поводу чрезмерных или казавшихся им чрезмерными репрессий (припомним протест А. К. Толстого по поводу ссылки Чернышевского). Правый фланг у Александра II сочувствия не вызывал, но он его терпел и в силу высоких связей этого фланга, и в силу безопасности для него лично. Гибель Александра II привела к усилению правого фланга еще и потому, что идеологию прогресса развивали не только умный и образованный К. Победоносцев, но и его друг Достоевский, в исключительной одаренности которого как писателя, кажется, сейчас никто не сомневается. А программа Достоевского-Победоносцева была ясна: 1) торжество православия не только над неверующими и нехристианами, но и над католической церковью; в несколько смягченном варианте они повторяли мысль, популярную среди запорожцев, которые вешали рядом еврея, поляка (преимущественно ксендза) и собаку; 2) отсюда пропаганда российского национализма и антисемитизма «жиды погубят Россию»; 3) самодержавие как опора двух указанных положений: кстати сказать, по авторитетному свидетельству весьма правого епископа Евлогия, Достоевский был истинным христианином, для которого государство было средством осуществления православия, а Побеносцев был «русским римлянином», для которого основа заключалась в государственной идее, и православие служило для освещения идеи государства, но в этих тонкостях Александру III было трудно разобраться; 4) для осуществления господства православия и русской народности (с включением туда всех славян) пропаганда самого необузданного империализма. Когда Россия была накануне войны с Англией и другими европейскими державами из-за Константинополя, Достоевский писал, что мы должны взять Константинополь, хотя бы это привело к войне со всей Европой. Вот и сопоставьте: с одной стороны недопустимость слез даже одной девочки для достижения высоких целей, а с другой – необходимость пролить море крови (где погибнут, конечно, и многие тысячи ни в чем неповинных девочек) для достижения империалистических целей. Развитие империализма имело и другой смысл: опьянить шовинистским угаром русский народ и тем укрепить позиции самодержавного строя. Персонально ни Александр III, ни Николай II не хотели войны, и, как известно, Николай II был инициатором Гаагских конференций по разоружению и по созданию международного трибунала для решения спорных вопросов. Как бы ни был утопичен этот проект, он был все же умнее проекта Хрущева, где никакого международного трибунала не предусматривалось, а даже принципиально отвергалось как несовместимое с суверенитетом. Заторможение и даже попятное движение в проведении реформ могли идти только на руку революционерам, ставка на великодержавную политику оказалась битой с известными всем результатами. Народовольцы оказались правы в том отношении, что их деятельность в конечном счете привела к революции, они ошибались, во-первых, в сроке и, во-вторых, в том, что работали на чужого дядю: революцией воспользовались не народники, а марксисты.