Раз, два, пряжка держится едва… Печальный кипарис. Зло под солнцем. Икс или игрек?

Его собеседник усмехнулся и пожал плечами.

— А то, что мастер Карл оказался именно тем, за кого себя выдает. Его отец вел себя неосмотрительно, был схвачен и погиб в концентрационном лагере. Старшие братья сидят в концентрационных лагерях. Мать год назад умерла от горя. Сам он сбежал в Англию за месяц до начала войны. Он выразил желание помочь нашей стране. И все это время прекрасно и продуктивно работает на химическом предприятии над обезвреживанием некоторых ядовитых газов и вообще над проблемой обеззараживания.

Томми сказал:

— Так, значит, с ним все в порядке?

— Необязательно. Наши немецкие друзья славятся своей основательностью. Если фон Дейним заслан сюда в качестве агента, то они уж постараются, чтобы в его легенде по возможности все совпадало с реальностью. Тогда относительно него можно сделать два предположения. Либо тут задействована вся семья фон Дейнимов, что при всесилии нацистского режима не так уж невероятно. Либо этот человек на самом деле не Карл фон Дейним, а лишь играет роль Карла фон Дейнима.

— Понятно, — задумчиво протянул Томми. И ни с того ни с сего добавил: — Он кажется чертовски симпатичным малым.

Грант со вздохом ответил:

— Они и есть по большей части симпатичные ребята. Такая это странная штука — наша работа. Мы уважаем нашего противника, и он уважает нас. Обычно проникаешься симпатией к тому, с кем ведешь поединок, даже когда делаешь все, чтобы его уничтожить.

Они оба помолчали. Томми задумался над странными превратностями войны. Голос Гранта отвлек его от этих мыслей:

— Но есть другие, кого мы не можем уважать и не можем им симпатизировать, и это — предатели в наших собственных рядах, люди, готовые продать свою страну за чины и почет от врага, покорившего их родину.

Томми с чувством отозвался:

— Разумеется, сэр, тут я с вами полностью согласен. Это низость, подлее которой нет.

— И которая заслуживает позорной смерти.

— Неужели действительно есть такие… такие гады?

— Повсеместно, как я вам уже говорил. В нашем департаменте. В армии. На парламентских скамьях. В высших правительственных кругах. Мы должны все прочесать и выловить их. Сделать это необходимо! И притом как можно скорее. Начинать приходится не снизу, не с мелкой рыбешки — людишки, которые ораторствуют в парках или торгуют грязными газетенками, даже не знают, кто ими манипулирует. А нам нужны сами заправилы, способные причинить неисчислимый вред, — и причинят, если мы не успеем помешать.

Томми убежденно сказал:

— Мы успеем, сэр.

— Что дает вам такую уверенность? — спросил Грант.

— Но вы же сами сказали, сэр, сделать это необходимо.

Удильщик на конце пирса обернулся и задержал взгляд на своем подчиненном, как бы заново разглядывая твердую, решительную линию его подбородка. Разглядывая с одобрением и удовольствием. Помолчав, он тихо сказал:

— Вы молодец, Бирсфорд.

И, стряхнув с себя задумчивость, спросил:

— А что вы можете сказать о женщинах в пансионе? Никаких настораживающих моментов?

— Мне показалось, что есть что-то странное в хозяйке.

— В миссис Перенье?

— Да. Вам ничего… такого… о ней не известно?

Грант, подумав, ответил:

— Я мог бы навести справки о ее прошлом, хотя, повторяю, это сопряжено с риском.

— Не надо, сэр. Не будем рисковать. Она там единственная, кто внушает хоть какие-то подозрения. Еще есть молодая мать с ребенком, суетливая старая дева, безмозглая жена мужа-ипохондрика[243] и пожилая ирландка довольно устрашающей наружности. Все дамы, на мой взгляд, — народ вполне безобидный.

— Вы всех перечислили?

— Нет. Имеется еще миссис Бленкенсоп, прибывшая три дня назад.

— Ну, и как?

Томми сказал:

— Миссис Бленкенсоп — это моя жена.

— Что-что?

От удивления Грант забыл понизить голос. Сердито обернувшись к Томми, он с упреком произнес:

— Но ведь вам было сказано, Бирсфорд: ни слова вашей жене!

— Совершенно верно, сэр. Я и не обмолвился ни словом. Вы только выслушайте меня…

И Томми красочно живописал, как было дело, при этом не решаясь поднять на шефа глаза, чтобы не показать ему своей тайной гордости.

Он кончил рассказывать. Наступило молчание. И вдруг Томми услышал какой-то странный звук. Шеф смеялся. Он смеялся довольно долго.

— Я снимаю шляпу перед этой женщиной, — давясь от смеха, проговорил Грант. — Такие встречаются одна на тысячу.

— Не спорю, — сказал Томми.

— То-то Истгемптон повеселится, когда услышит эту историю! Он предупреждал, что вашу жену надо подключить к работе, что иначе она задаст мне жару. А я не послушал. Но это, кстати, лишний раз показывает, какая во всем нужна строжайшая осторожность. Я считал, что принял все меры, чтобы нас никто не подслушал. Заранее удостоверился, что вы с женой одни в квартире. Собственными ушами слышал, как голос в телефоне просит вашу жену срочно прийти и помочь, и вот, пожалуйста, клюнул на такой простой прием, как звук захлопнутой двери! Да, ничего не скажешь, ловко она меня провела, ваша благоверная.

Он опять немного помолчал и сказал в заключение:

— Передайте ей, что я снимаю перед ней шляпу, ладно?

— Я так понимаю, что теперь она участник нашей операции? — уточнил Томми.

Грант беспомощно пожал плечами.