Разбой

Телеграфист переключил асирмато. Из мезофона громко и отчётливо прозвучало: –…вьте площадку! И прикройте огнём! Как слышно? Готовьте площадку! – Самбор! Здесь Вратко! Площадка на третьем вагоне! Сможешь сесть на полном ходу? – Так даже легче! Дай четверых колёса зацепить! И огнём, огнём прикрой! Ракета на хвосте! – Недома, пошли четверых из второго! Сивоярка, Вамба, у вас угол есть? На бронеплиты вверху упало что-то довольно большое и шумно рассыпалось. – Появился, – сухо заметил гутан, он же винландец. – Дальше что? У табодоев[269]

и псоглавцев в Синей Земле тоже самонаводящиеся ракеты появятся? – возмутилась Сивояра. – Частоту не хомячь, – кратко упрекнул Далегор. Вагон ритмично закачало. – Вот это наш мечник! – Воемил хлопнул себя по колену. – Сам прилетел, и части для звездолёта привёз! – Готовьте лекарей! – бросил Самбор на пятой частоте. – Конец связи! Застонали листы подвески, весь поезд присел – гироплан явно летел не порожняком. – Свентанина печаль, опять пулю поймал! – продолжала хомячить частоту Сивояра. Её подозрение не подтвердилось. Сам молодой мечник был относительно невредим, даром что выглядел – краше в домовину кладут, зато грузовой отсек гироплана был под крышу набит ранеными, чья последняя надежда на жизнь, по уверению Акераты вестницы, приславшей с Самбором письмо Вратиславу, теплилась или в клиниках юго-запада, или в лечебницах северо-востока. «Части для звездолёта» же были невпихуемы ни в один обычный вертолёт, тем более, гироплан – из всего, что летало, полумифический «Тисовый Гусь» не в счёт, их свёз бы разве что большой аэронаос.

Все снаряды к Вамбиному гингальсу[270]

и Сивояркиной картечнице были расстреляны. Для огнемётов и слонобоев оставалось меньше чем по полдюжины выстрелов. Избор, и тот сломал свой ослоп, но «Янтарный ветер» повторно прорвался сквозь чолдонцев – на этот раз, для разнообразия, с принайтованным к крыше гиропланом, с которого одновременно разгружали носилки.

Бронепоезд на всех парах спешил на север. Предназначавшийся для частей токамака третий вагон превратили в больницу, хотя знамёна с грифонами не стали менять на Яросветовы стяги – по объяснению Самбора, дикари настолько не чтили завет и клятвы его служителей, что вполне могли нарочно использовать полотнища с кругами и священными рунами в качестве мишеней. Во втором вагоне Недома заварил чимар, а Избор достал припасённый как раз для Самборова возвращения вишнёво-лещинный пирог с небольшое тележное колесо, испечённый в Пеплине Несебудкой. Поморяне, свободные от ухода за ранеными или вахты, сбросили боевую справу и уселись вокруг складного столика под грушей лампы накаливания в жестяном рассеивателе. Грубоватый уют обстановки откровенно нравился воеводе, перекликаясь с памятью о прошлом: заклёпки, переборки, герметические двери, да и ватага, собравшаяся в Поморье на выручку Самбора, состояла на добрую треть из моряков, даром что большая часть ватажников годилась воеводе в сыновья или дочери.

Разговор за складным столом, на середину которого падал качавшийся конус света, начался с жутковатого рассказа Самбора о его приключениях на пути из Бунгура, потом естественно перешёл на покалеченных в соседнем вагоне. Среди них, к удивлению воинов Поморья, было немало женщин и даже детей. Некоторые были дословно собраны по кускам. Дальше-лучше, обсуждение перешло на тему того, что вообще может пережить смертный и не скапуститься, и как бы каждый для себя выбрал – при каких увечьях милосерднее бы тебя просто прикончить, и стоит ли вообще об этом думать? – А ты что скажешь, воевода? Ты сам-то с полдороги через Калинов Мост повернул? – спросил один из путейских «жуланчиков». Вратислав рассмеялся: