Разбой

– Может такое быть, чтоб у целого народа случилась поломка в голове? – О чём ты? – Вамба-стрелок оторвался от длинной распечатки с дырчатыми краями, куда таращился по крайней мере пару последних диалептов. – О девятиреченцах? – наполовину спросил, наполовину ответил воевода. – О ком же ещё, – отозвался из дальнего угла Лютомысл. Он говорил замедленно и преувеличенно чётко:

– Никогда таких травм не видел. Такого ни в одном лечебнике нет. А что мне рассказали, ещё хуже. Что лечебник. За такое ни в одном законе и вира не прописана. – Самих их лечить надо, задуплись они обвислым триербезистым удом! – согласился воевода. Ещё накануне, в разговоре со Снот он упрекнул клеохронистов в намеренном преувеличении «девятиреченских зверств», чтобы дённики спорее продавались, но после встречи с труполюбом на крыше, Вратислав стал подумывать, что вестовщики наоборот щадили читателей. – Психоаналитики говорят, – не очень уверенно попытался внести свой вклад один из молодых железнодорожников. – Если матушка тебя не любила, вырастешь озлобленным. – Это упрощение, – речь знахаря продолжала замедляться. – Есть два вида злобы. В каждом смертном они живут. Злоба справедливая, если род твой в опасности. И злоба неспра… – Гудимко, голову ему поддержи. Умаялся наш Лютомыш. Напившийся железнодорожной воды знахарь, водворённый в подвесную койку, погрузился в сон. – Что он там недорассказал про несправедливую злобу? – спросил Избор. – Да это старая притча про двух волков, – объяснил Вамба. – Один своё логово и волчат защищает, а второй всё, что ни увидит, на части рвёт. – Есть такие, – рассудил так и не закуривший Стрига. – Один прошлой зимой к нам в овчарню забрался, так одну овцу утащил, а больше дюжины загрыз. – Но волк – не поморянин? И даже не чолдонец, поди? – не соглашался конюший. – Может, вернее, как Гудим про матушку сказал? – Всю дюжину чолдонских тём[271]

вот так матушка не любила, что ль? – усомнился пеплинский пестун. – Запросто, – Вратислав припомнил недавно прочитанное. – Отношение к женщинам в Девятиречье отвратное. Даже не как к рабам, как к скотине. Мальчиков у них отбирают, едва те ходить начинают, так что матушка их не то что не любила, а они её почитай вообще не знали. – И что нам с ними делать? – Деян уставился на свою левую руку с тремя пальцами в лубке. – Ты, воевода, говоришь, лечить всех? – На то психоаналитиков во всём земном круге не достанет, – заметил Самбор.

– Стальная припарка на три пяди – лучшее лекарство! – в подтверждение своих слов, пестун наполовину вытащил меч из ножен и с лязгом послал обратно.

– Столько мечей собрать, тоже дело непростое, – напомнил воевода. – И наши пять дюжин со всего Поморья еле наскребли. А как ты мужу из Наволока или с Груманта объяснишь, за что ему жизнь у Щеглова Острога на кон ставить? – Вот сидел бы в Альдейгье, что ль, конунг, – мечтательно сказал Деян. – И был бы он конунг всего Гардара. Разослал бы ратную стрелу, и не пять дюжин, а пять тём бы поднялось. Или ещё лучше, пять тём и флот аэронаосов. – Про Шкуродёровы самонаводящиеся ракеты забыл? – напомнил Самбор. – Мне одна и то под конец села на хвост, даром что нарочно летел в трёх саженях от земли. – Ну и что, Вамба ж её сбил, – сказал пестун. – Таких стрелков, как наш астроном, в земном круге и двух дюжин не наберётся, – возразил Воемил кузнец. – А теперь представь, что в твой аэронаос таких ракет летит три дюжины… Сам астроном был совершенно безучастен к похвале. Он отложил распечатку и принялся строчить на бумаге что-то пугающее – тригонометрический ряд? Кузнец перешёл в риторическое наступление: – Потом, что это за дурь – конунг всего Гардара? Как ему всем Гардаром управлять? Если он в Альдейгье сидит, с какой стати Остров его слово послушает? – Почему дурь? Как гегемон в багряной гегемонии! От одного его слова, больше трёх тём лет твердь сотрясалась! – Ну, из дурной головы одного такого гегемона южные гардарцы сработали собачью миску, – напомнил Самбор. – Города-государства победили неспроста. Это высшая форма общественного устройства. – Какая ж высшая? С оравой вонючих дикарей на лысых коровах справиться не можем! – не унимался пестун. Вратислав тоже вступил в спор: – Вот о чём подумай. Город с поветом достаточно велик, чтобы поддерживать мистерионы, цеха, и братства. Город достаточно мал, чтобы управляться вечем, где всяк, кому дело до дела есть, может слово сказать. Город и на подъём лёгок, может бронепоезд в два дня снарядить. А представь, что было бы, если б твоего гардарского гегемона пришлось о подмоге просить? У него, поди, на столе одних телеграмм непрочитанных валялось бы недели на три! – Но колошенская владычица как-то справляется! Обратно же, как в Ралланде конунг завёлся, все острова с колен поднял! – Все острова? Все те острова как раз в Невозере между Альдейгьей и Лещином поместятся! Гардар с Ралландом сравнивать, как уд с пальцем! – съехидничал один из молодых пеплинских воинов, возможно, Ратимир. – Смотри мне, – сурово начал пестун.