Разбой

Это был один из тех вопросов, на которые в земном круге не существует правильного ответа. Вернее, будь Ингви учеником, а Овсяник учителем, вместо ответа, поединщику следовало бы шлёпнуть штурмана по заднице мешалкой. Ингви не был учеником Овсяника, у Овсяника не было мешалки, и недеяние не было равносильно бездействию. Поединщик тронул коленями бока Волопёра. Тот фыркнул, укоризненно скосил глаз на ездока, сделал шагов пять по тропе, и остановился как вкопанный едва за поворотом. Снег исчез со ступеней и частично – со скалы, нависавшей справа. На камнях валялись кое-где покрытые остатками шкур и частично разъятые скелеты, к скале пристало несколько ошмётков кожи, покрытой потускневшей шерстью. Из запретных глубин памяти всплыло слово, точно называвшее видимое: «ги тче». – Так что там за неведомая отпяленная удотень? – донёсся голос Самбора. – Ингви? Овсяник первоначально удивился прозрению пришельца, затем нашёл его совершенно закономерным – схоласты, даже громкоголосые и чрезмерно вовлечённые в круговорот тщетности, тоже были хранителями древнего знания. Ингви, и природно довольно бледный, полностью позеленел: – Я увидел, теперь не чаю, как бы развидеть… – Фотокитон есть у кого? – с надеждой спросил поединщик. – Есть, – предсказуемо, но всё равно приятно для Овсяникова уха, отозвался Гамчен. – Светописец одержимый, – едва слышно донеслось бормотание Чачамокожа. – Всё сфотографируй! Отсюда, ближе не подходи! Кости, и это! – Овсяник указал на ранее скрытую под снегом метину, багровевшую на скале. Пять форм, четыре замкнутых, две открытых, в переплетении узловатых нитей не то грибницы, не то чудовищной паутины. – Недобрый знак, – сказал подъехавший венед. Он наконец сообразил, что для управления яком, руки не нужны. Як знает, куда тебе нужно. А куда як не пойдёт, и тебе не след. – Это ведаула, – с усилием произнёс струившееся кровавой тьмой нижних миров слово поединщик. – Самбор, расскажешь, что видел, своему мистагогу. Ингви, всё доложишь шкиперу. Гамчен и Чачамокож, вы со мной пойдёте к учителю. В долину придётся добираться через Кейтов перевал. Гамчен раздвинул телескопическую трубку небольшого фотокитона, направил его в сторону ступеней, что-то подправил, щёлкнул, и завертел рукояткой перевода. – Объясните, – взмолился Ингви. – С какой беды их так разбульзило? Лучевая болезнь? Котёл распада где-то взорвался? Тогда нам всем… Штурман спешно сбросил меха, расстегнул пояс, едва не уронив меч, и полез под панцирь, копаясь в поисках чего-то. Вытащенный предмет открывался, как карманные часы. То, что он поведал, несказанно обрадовало Ингви:

– По лучемеру – ничего! Тогда что же… Взгляд всё ещё бледного более обыкновения ямта вновь упал на останки обезьян. Овсяник передал копьё Чачамокожу, нахмурил брови, и наконец сказал: – Несколько лет назад, появилось новое поверье. А может, и не новое. Гамчен, всё снял? Поехали. – Погоди, дай карту подобрать! – Ингви уже перенёс ногу через круп яка. – Оставайся в седле, ничего не подбирай. – Надо бы взять пробу, – с необычным для него сомнением в голосе сказал Самбор. – В доспехах с биохимзащитой. Вернёмся, спросим Кромбьёрна, может, есть на «Хранительнице»? Тур, читая намерение Овсяника, засопел и повернулся. – Через перевал засветло бы успеть. Самбор, езжай снова впереди. – Новое поверье? – спросил Чачамокож. Пришлось объяснить: – Демон пытается проникнуть в пятый мир из нижних миров, и сулит приверженцам силу и власть. Всё это уже было, но есть и новое.

– Случайные последовательности? – спросил Самбор, не оборачиваясь. – Так лук убрать пока? И то, схоласт оказался кое во что посвящён. Перебиваемый его порой пугающе проницательными вопросами рассказ о демонолатристах занял большую часть пути к перевалу – несмотря на то, что Овсяник опустил многие подробности, преимущественно связанные с мезофизикой событий в выше- и нижестоящих мирах.

Впрочем, часть этих подробностей не внушала особенного доверия и самому поединщику. Они упоминались в единственном источнике, не имевшем подтверждения: в руки учителя неисповедимыми для непосвящённых путями попала рукопись безумного мистика Коносфоно, пожранного тьмой. Основная идея повествования, насколько можно было определить из на первый взгляд (а возможно, и на второй) бессвязных каракулей безумца, сводилась к тому, что новое демоническое вторжение, в отличие от предшествовавших, не начиналось в одном из четырёх нижних миров брамфатуры земного круга, а было замышлено извне, из десятого мира. Таким образом, если верить Коносфоно, демон, чьей печатью была ведаула, своим происхождением существенно отличался от ранее известных мезофизических захватчиков наподобие Чернойожа или ымах-Крагыра, что делало борьбу с ним особенно трудной.