Разбой

Всё это вежество, даже будь оно достоверным, мало помогло бы в борьбе с непогодой на перевале, где путешественников встретили ледяной ветер и двухаршинный снег. Пятерым пришлось менять черёд, чтобы головной як или синий тур не обессилели. Здесь стоило вспомнить, что следовало сторониться несвоевременной смерти – а замёрзнуть, застряв в снегу, хоть и ради благого дела, но переоценив собственные силы, значило завершить круг второпях, не к сроку, из-за неизбегания вредного.

За перевалом, снега на тропе резко поубавилось – едва на пару пядей. Разговор как-то перешёл с демонов на древних богов, с тех – на судьбу, с неё – на суженых и наречённых. Мнение Овсяника о Самборе ещё слегка повысилось, когда тот показал товарищам голограмму с изображением своей жены, прозванной Меттхильд. Ингви впал в печаль – у него не было суженой, вдобавок, штурман лишился возможности принести пользу в путешествии, оставшись без электронной карты. Овсяник хотел сперва утешить ямта, поведав о том, что в отказе от стремлений – будь то к предметам или к привязанностям – лежит один из путей к благости, но по трезвом рассмотрении признал, что такое откровение могло прийтись не в пору. Поэтому поединщик решил поддержать товарища по путешествию, спросив его о чём-то тому знакомом и дорогом:

– Расскажи, Ингви, как твой шкипер прознал, где мы встретим кочевье саму́сов[197]

? Пока штурман собирался с мыслями, Самбор уже влез с ответом:

– Выручила «Шиокова стрела»! Пока она летит не над морем, морским шаманам нет от неё проку, так Кромбьёрн через Путъюк-целительницу упросил шаманов передать ему управление телекитоном! – Телекитоном? – переспросил Овсяник. На этот раз, ему ответил всё-таки Ингви:

– Телекитон – это как фотокитон, только вместо плёнки – светочувствительные ячейки, так что картинку можно напрямик передать по асирмато. В живом времени. Скалы слева и справа раздвинулись, на обращённых к югу склонах в снегу стали появляться прогалины. – А морским шаманам оно почто? – раздался сзади голос Чачамокожа. – Как зачем? – снова вклинился Самбор. – Следить за рыбой, за течениями, потом, за знаками, что подают косатки! – О чём же может косатка в космос знак подать? – подивился оруженосец. Над долиной простёрлось туманное море. По его поверхности даже шли медленные расплывчатые волны, а за головным яком, словно плывшим по поверхности облачного слоя, оставался расходившийся след. Ездоки нырнули в туман. В надоблачной части мира, срединного из девяти, вышло светило, и веера его направленных вниз и вправо лучей, рассеянных туманом, облекли шлемы Ингви и Самбора золотистой аурой. – Овсяник Крукович, те на главу аки свет горний снизошёл! – воскликнул Чачамокож. Следовало объяснить оруженосцу причину явления, но прежде долженствовало разобраться с тем, что завиднелось в клубившейся по краям прорехе, открывавшей вид в долину Санту. Там и впрямь устроили стойбище самусы. С южного края поселения, что-то горело. Обычай кочевников предостерегал от открытого огня, делая исключения только для дней зимнего и летнего солнцестояния.