Разговор со своими

Меня заставляли рассказывать про предков. Я объяснила, что помню деда – Сергея Николаевича, но общение было недолгим – мне было пять лет, когда его не стало. Поэтому могу рассказывать только о том, о чем знаю от мамы.

Во времена моего детства взрослые, особенно из дворянских и богатых купеческих домов, о прошлом распространялись мало. Они нахлебались от советской власти из-за своих званий и богатств. И то и другое было отнято, поэтому и вспоминать было безрадостно. Мамин отец, Сергей Николаевич, был одним из сыновей в компании «Шустов и сыновья». Несмотря на, конечно, имевшиеся возможности, собственного дома не имели, а снимали этаж из двенадцати комнат в самом центре Москвы, в конце бульвара за Страстным монастырем (был снесен, на его месте кинозал «Пушкинский»).

После моих рассказов на очередном банкете директор объявил: – Сегодня моих детей не повезли в школу на машине, я выдал им деньги, велел ехать на троллейбусе. Они удивились, но я им сказал: «Дети капиталиста ездили на общественном транспорте, так что извольте!»

* * *

Присутствие Гердта, конечно, всех очень радовало. Он был уже известен не только по кукольному театру, но и по кино. Все видели «Фокусника» и уже цитировали по «Золотому теленку»: «Нет, вы поезжайте в Киев!» и т. д. Для меня одним из очень важных Зяминых достоинств было его чувство меры и вкуса. С этим, по моему мнению, помимо таланта, и рождается искусство. Он был истинно остроумен и никогда не мог рассказать анекдота без повода, не по случаю. Я всегда говорила: ты пижон высшей марки: он одевался de mode

, то есть вне моды, и при этом выглядел шикарно, имел «свой стиль»; не носил коричневого, только черное, серое, редко синее. Никогда не был «актер актерычем». Был прост и открыт и здесь, в Ереване.

На одном из очередных банкетов, когда его, естественно, попросили что-нибудь сказать, рассказывал о своей теще, о том, как ему повезло. Как капиталисты-буржуи потрясающе умели воспитывать детей – вырастали не баре, а грамотные, с тремя европейскими языками, умевшие работать при любых обстоятельствах люди. Рассказал, как из двенадцати комнат семье оставили две: в одной жил Сергей Николаевич с сыном, во второй – три сестры. Мама, Александра Гавриловна, ушла из жизни до уплотнения, то есть до «великой» революции, когда его теще было пятнадцать лет.

Характеризуя это семейство, вспомнил, как Шуня на наш вопрос о том, как реквизировали богатство, рассказала: заводы были национализированы, а драгоценности находились в сейфе (в банке). Когда шли в театр или на какой-нибудь прием, их привозили, а затем отвозили обратно. Они, конечно, тоже подлежали «национализации». Какой-то тип, судя по всему, чиновник банка, предложил деду изъять эти драгоценности на условиях «исполу» (то есть пополам). Сергей Николаевич с гневом отверг предложение. И сам сдал их властям. Он считал, что революция справедлива. Это вы теперь представляете себе, что царя зря скинули. Он, полный обыватель, тормозил капиталистическое, европейское развитие России, и поэтому, по мнению тогдашних промышленников, революция была необходима. Временные правители оказались слабаками. А в Октябрьскую капиталисты, пока их не начали раздевать и расстреливать, поверили как в начало прогресса.

* * *

Несмотря на серьезность и некоторую грустность Зяминого выступления, оно сопровождалось, конечно, и некоторой долей юмора: он рассказал, как я после всего увиденного во время нашей с мамой поездки в Ереван спросила: «Если бы ты была хозяйкой всего этого, подарила бы мне “мерседес”?» – «Ты с ума сошла?» – возмутилась Шуня, вероятно, так же, как ее отец при разговоре о сейфе.

Еще он вспомнил ходившую байку о том, что Черчилль пил шустовский коньяк, предпочитая его французскому. И что, несмотря на фултонскую[13]

речь, по приказу Сталина Черчиллю посылали ящики этого напитка. Всю свою речь облек в форму тоста, суть которого была – порядочность и просвещенный капитализм. Ответом всех выпивающих и закусывающих была овация не менее бурная, чем на его творческих вечерах.

Незабываемая была поездка!

* * *