Разговоры Пушкина

Пушкин. Полина в диалоге, где они перебрасываются короткими фразами, говорит не только как язычница, но как женщина, которая любит своего мужа. Если в «Полиевкте» есть борьба любви человеческой с любовью божественной, то есть также и борьба мужчины с женщиной. Полиевкт любит Полину, но она влюблена в него. Этот оттенок очень хорошо очерчен Корнелем. Вообще Корнель блестящ в тех сценах, где каждый отстаивает себя; именно в «Горациях» есть подобная любопытная сцена, но она нисколько не трогает.

А. Тургенев. Почему это?

Пушкин. Ты мне задаешь тот же вопрос, что и Катенин: почему? Потому что страсть, которая трогает, не рассуждает, она красноречива отсутствием рассуждения и тем, что Паскаль назвал «доводами сердца».

Вяземский. Le coeur a des raisons, que la raison n’a pas (Что доступно сердцу, не доступно разуму [фр.]).

Пушкин повернулся ко мне и сказал:

– Что вы делаете? Рисуете наши карикатуры?

Я. Я записываю ваши слова. Вы говорите по очереди, и всех вас слышно.

Пушкин опять расхохотался и сказал мне:

– Протокол литературного заседания. Вы позволите мне прочитать его?

Я ответила:

– Да; продолжайте.

Жуковский. Итак, по-твоему, английская литература, несмотря на гуманизм, осталась христианскою?

Пушкин. Да, с одной стороны, положительно. И их деисты не проникнуты язычеством. Ты согласен с этим?

Жуковский. Совершенно.

Полетика. Потому что они всегда читали Библию. Реформация не изменила этого.

Жуковский. Точно так же и в Германии.

А. Тургенев

. А Италия?

Пушкин. Она впала в язычество, что и было причиной ее упадка в XVII и в особенности в XVIII столетии. Их великие, их настоящие поэты – христиане, и даже ни одна литература не дала в этом роде ничего, подобного Данте, Петрарке, Тассу, у которого выражена самая сущность христианского рыцарства. Ариосто не такой язычник, как говорят; у него, как и у Боккаччо, больше влияния почвенной литературы, эпической легенды, – любовной и даже народной, – чем греческого и латинского язычества. Впрочем, он писал классическим слогом. Боккаччо взял всего «Декамерона» из народных рассказов, перепутанных со старыми сказками. Он интересен, потому что в нем гораздо больше, чем у других, видны следы преданий и древних нравов христианской Италии. Его поэма скорее может быть названа романом.

А. Тургенев. Ты находишь его безнравственным?

Пушкин. Нисколько, потому что он рассказывает то, что было, но не превозносит эти нравы. У Ариосто так много иронии, что это делает его нравственным. Ирония – вещь здоровая; это не простое издевательство, зубоскальство, которое разрушает всякую нравственную идею. Боккаччо – сатирик, он насмехается, но ни в одном из романов не проповедует порока.

Вяземский. Однако ни одна мать не позволит своей дочери читать его.

А. Тургенев. Литература не предназначается для пансионерок.

Пушкин. Ты украл это у меня! Байрон говорил то же самое. Я нахожу Руссо, которым ты бредил, гораздо безнравственнее, а также и Вольтера, которым бредил мой дядя Василий.

Вяземский. Ты тоже читал его.

Пушкин. Жан-Жака – очень молодым, а позже никогда, потому что он для меня скучен. И Вольтера читал также в юности; он мне не наскучивает, но и не увлекает меня. У него больше слов, чем мыслей.

Полетика

. Он многое взял у англичан.

Пушкин. Да, Чаадаев хотел мне вдолбить в голову Локка, я прочитал и сказал: это Вольтер, но более серьезный и на английский лад.

Жуковский. Пушкин назвал Вольтера сыном Момуса и Минервы, седовласым шалуном.

Пушкин. В лицее… Но теперь я не убежден, что скажу: сын Минервы. Это уже выродившаяся Минерва, это не та великая Минерва, украшенная разумом, вышедшая из головы царя неба, это не Паллада-Афина.

А. Тургенев. Откуда же она вышла?

Одоевский. Это сова, может быть?

Пушкин. Потому что она ночная птица? Она вышла из людского разума, который не всегда божествен.

Хомяков. Увы, увы!

Все засмеялись над его тоном.

Вяземский

. Перейдем к немцам.

Пушкин. К Гете. У него божественные и человеческие суждения.

Вяземский. Объясни мне, почему ты все еще восхищаешься Шенье? Я думал, что это у тебя пройдет.

Пушкин. Потому что он единственный настоящий грек у французов. Единственный, который чувствовал как грек. Если бы он жил дольше, то произвел бы революцию в поэзии.

Полетика. А вместо этого революция ему отрубила голову.

Пушкин. Да, и это было низко, так как эта голова должна была быть священной для патриотов. К тому же его смерть не обеспечивала свободы.

М-mе Карамзина. Так же как и смерть короля, королевы и m-me Elisabeth.

Пушкин. Они совершили тогда много безобразного и не сохранили свободы.

Жуковский. Ты очень хорошо сказал в твоей поэме о смерти Наполеона, что он задушил ее под лаврами.

Пушкин. А раньше ее утопили в крови, на которой не созидается свобода. Николай Михайлович превосходно судил о революции и знал ее ахиллесову пяту.