Разговоры Пушкина

– We are seven (нас семеро [англ.]), – ответил он, – пять арзамасцев, один меломан – потомок Рюрика и один московский славянин – ваш поклонник, Дева-Роза. Мы будем сейчас беседовать о всеобщей литературе.

Московский славянин сказал:

– Главным образом о нашей.

Пушкин. О нашей? А ты разве находишь, что у нас уже есть полная литература? Что ты называешь этим именем?

Хомяков. Ломоносова, Державина, Фон-Визина, Карамзина, Жуковского, Крылова, Батюшкова, Грибоедова… наконец – тебя…

Пушкин (

смеясь). Очень благодарен! И меня также? Но это еще не составляет полной литературы. Я называю это другим именем: это горсточка писателей, в которых я признаю гений, талант… Ломоносов был даже научный гений, он – наш первый университет…

Хомяков прервал Пушкина:

– Это отлично сказано… Одобряю… Продолжай.

Пушкин. У прочих был талант. Грибоедов стал бы нашим Мольером, но его цель была гораздо возвышеннее, гораздо патриотичнее, чем у Мольера. Карамзин был творцом; он открыл нам смысл нашего прошлого. Ты знаешь мое мнение о Фон-Визине, о Крылове, о Рылееве, о Батюшкове, которого я так много учил наизусть, о Жуковском – моем учителе.

Жуковский что-то проворчал, а Александр Тургенев сказал:

– Он так скромен, что покраснел… Пушкин! пощади его скромность.

Все засмеялись, а Пушкин продолжал:

– «Горе от ума» бесподобно; смерть Грибоедова – несчастье для нашей литературы. Фон-Визин – русский Мольер, но он слишком мало написал, так же как Крылов, этот лентяй, который пишет по одной басне в год.

Соболевский. Крылов покраснел бы, если б не был в хорошей компании лентяя Фон-Визина.

Крылов. Вместо присутствующих будем лучше говорить о Батюшкове и о Рылееве.

Пушкин. Увы! Они умерли для русского Парнаса.

Наступило молчание. Жуковский прервал его:

– Пушкин прав.

Хомяков. В чем он прав, объясните.

Жуковский. Литература только тогда может назваться полной, когда в ней есть не только талантливые или гениальные поэты, но и романисты, и драматурги, лирики, философы, критики, ораторы, историки, проповедники. Я даже скажу, что в каждом роде литературы нужны кроме первостепенных писателей – второстепенные и третьестепенные. В полной литературе должны быть представлены все музы; все искусства составляют один цикл. Литература какого-нибудь народа подобна лесу, состоящему из высоких и низких деревьев, из кустарников, из растений, цветов и самых разнообразных мхов.

Catherine М. И даже грибов?

Жуковский. Даже и грибов, если они не ядовиты. Десяток деревьев – ель, дуб, береза, рябина, липа – или даже тридцать деревьев – составляют только группу деревьев, рощицу среди равнины.

Пушкин. Прекрасно объяснено и определено. Мы, значит, букет, рощица среди степи, а не лес.

Catherine М. А между тем встречаются уже и ядовитые грибы: ваш враг Фаддей и его близкий друг.

Все рассмеялись. Хомяков опять заговорил:

– Пушкин, ты забыл почвенную литературу, литературу родной земли, славянскую, самую русскую – народную словесность.

Пушкин. «Дремучий бор»? Нет, я совсем не забыл ее. Но этот ствол, этот корень – только одно из разветвлений, только почва, на которой вырастает литература. Ты сам пишешь не как Боян, ты написал своего «Ермака» не слогом «Слова о полку Игореве» или «Мамаева побоища». Значит, эта литература не может составлять и не составляет всей литературы.

Хомяков. Однако в Греции…

Пушкин перебил его:

– В Греции были очень различные периоды, и после Гезиода и даже Гомера нельзя было сказать, что существует полная литература. Ты забываешь, что у греков было много муз. В Греции прежде всего танцевали и пели, потом появились рапсоды, как наши бояны и как барды. Это была почва, корень, ствол, на котором взросла литература. Они, может быть, писали меньше, это и отличает их от нас, современных людей. Мы иногда слишком литературны.

Хомяков. В каком смысле?