Разин Степан

— Соколы! У Пирушки берега для бокового бою несподручны — круты, обвалисты; думаю я, дадим бой подале Пирушек, в Митюшке. Большие струги станут у горла потока на Волге, в хвосте — один за одним челны с боем боковым пустим в поток… Берега меж Митюшки и Волги поросли лесом, да челны переволокчи на Волгу не труд большой. Воевода к нашим стругам кинется, а от выхода потока в Волгу наши ему в тыл ударят из Фальконетов и на взлет к бортам пойдут… Мы же будем бить воеводу в лоб — пушкари есть лихие; да и стрельцы воеводины шатки — то проведал я…

— Вот и дошел, так ладно, атаман, — ответил на слова Разина Серебряков.

Другие молчали.

На бледном небе вышел из-за меловой горы бледный месяц — от белого сияния все стало призрачным: люди в рыжих шапках, в мутно-малиновых кафтанах, их лица, усы и сабли на боку, рядом с плетью, в мутных очертаниях. Лишь один, в черном распахнутом кафтане, в рыжей запорожской шапке, в желтеющем, как медь, зипуне, был явно отчетливый; не дожидаясь ответа круга, он широко шагнул к берегу, отводя еловые лапы с душистой хвоей, подбоченился, встал у крутого берега — белая, как меловая, тускло светясь на плесах, перед ним лежала река.

Разин слышал общий голос круга за спиной:

— Батько! Дадим бой в Митюшке.

— Говори, батько!

И слышали не только люди — сонный лес, далекие берега, струги и челны — голос человека в черном кафтане:

— Без стука, огней и песни идтить Волгой!

Уключины, чтоб не скрипели, поливали водой, а по реке вслед длинному ряду стругов и челнов бежала глубокая серебряная полоса.

Встречные рыбаки, угребя к берегу, забросив лодки, ползли в кусты. В розовом от зари воздухе, колыхаясь, всхлипывали чайки, падали к воде, бороздя крыльями, и, поднявшись над стругами, вновь всхлипывали… Из встречных рыбаков лишь один, столетний, серый, в сером челне, тихонько шевелил веслом воду, таща бечеву с дорожкой. Старик курил, не выпуская изо рта свою самодельную большую трубку, лицо его было окутано облаком дыма…

2

Упрямый и грубый приятель князя-воеводы Борятинского[131], принявший на веру слова своего друга — «что солдата да стрельца боем по роже, по хребту пугать чем можно — то и лучше», — облеченный верхними воеводами властью от царя, Беклемишев шел навстречу вольному Дону не таясь. Его матерщина и гневные окрики команды будили сонные еще берега. С берегов из заросли следили за ходом воеводиных стругов немирные татары-лазутчики. В кусту пошевелились две головы в островерхих шапках, взвизгнула тетива лука, и две стрелы сверкнули на Волгу.

— Царев шакал лает!

— Шайтан — урус яман (обманщик)!

По воде гулко неслись шлепанье весел и гул человеческого говора.

Приземистый, обросший бородой до самых глаз, в голубом — приказа Лопухина — стрелецком кафтане, воевода стоял на носу струга, сам вглядываясь на поворотах в отмели и косы Волги.

— Эй, не посади струги на луду! — Пригнувшись, слышал, как дном корабля чертит по песку, кричал с матерщиной: — Сволочь! Воронью наеда ваши голо-о-вы!

В ответ ему за спиной бухнула пищаль, за ней другая. Пороховой дым пополз в бледном душистом воздухе. Воевода повернулся и покатился на коротких ногах по палубе. Его плеть без разбора хлестала встречных по головам и плечам.

— В селезенку вас, сволочь! С кем бой?

— По татарве бьем, что в берегу сидит!

— Стрелы тыкают!

— Стрелов — што оводов!

— Я вам покажу!

Воевода вернулся на нос струга, а выстрелы, редкие, бухали и дымили. Стуча тяжелыми сапогами, крепко подкованными, слегка хмельной, с цветным лоскутом начальника на шапке, к воеводе подошел стрелецкий сотник.

— Воевода-боярин! Чого делать? Стрельцы воруют — бьют из пищали по чаицам (чайкам).

Воевода имел строгий вид. Через плечо глянул на высокого человека: высокие ростом злили воеводу. Сотник не держал руки по бокам, а прятал за спиной и пригибался для слуху ниже.

— Бражник! А, в селезенку родню твою!

Воевода развернулся и хлестко тяпнул сотника в ухо.

— Не знаешь, хмельной пес, что так их надо? — И еще раз приложил плотно красный кулак к уху стрельца. В бой по уху воевода клал всю силу, но сотник не шатнулся, и, казалось, его большая башка на короткой прочной шее выдержит удар молота. Стрелецкий сотник нагнулся, поднял сбитую шапку, стряхнув о полу, надел и пошел прочь, но сказал внятно:

— Мотри, боярин! К бою рукой несвычен, да память иному дам.

— Петра, брякни его, черта!

— Кто кричит? Сказывай, кто? Бунт зачинать! Не боюсь! Всех песьих детей перевешу вон на ту виселицу.

Воевода рукой с плетью показал на берег Волги, где на голой песчаной горе чернела высокая виселица.

— А чьими руками свесишь? — Голос был одинокий, но на этот голос многие откликнулись смехом.

Воевода еще раз крикнул:

— Знайте-е! Всякого, кто беспричинно разрядит пищаль, — за ноги на шоглу[132] струга!

Команда струга гребла и молчала. Воевода, стоя на носу струга, воззрясь на Волгу, сказал себе:

— Полаял Прозоровского Ваньку, он же назло дал мне воров, а не стрельцов! Ништо-о, в бою остынут…

3