Разин Степан

Там, где поток Митюшка воровато юлил, уползая в кусты и мелкий ельник, Разин поставил впереди атаманский струг с флагом печати Войска донского, сзади стали остальные. Раздалась команда:

— Челны в поток!

Челны убегали один за одним. Казаки легко, бесшумно работали веслами. Люди молчали. Много челнов скользнуло в поток с Волги, чтоб другим концом потока быть снова на Волге, под носом у воеводы.

И все молчали долго. Только один раз отрывисто и громко раздалась команда Ивана Черноярца:

— Становь челны! Здынь фальконеты! Хватай мушкет — лазь на берег!

И еще:

— Переволакивай челны к Волге!

Шлепанье весел, ругань воеводы стали слышнее и слышнее.

Слышна и его команда:

— Пушкари, в селезенку вас! Готовь пушки, прочисть запал и не воруйте противу великого государя-а!

Таща челны, казаки слышали громовой голос Разина:

— Стрельцы воеводины! Волю вам дам… Пошто в неволе, нищете служить? Аль не прискучило быть век битыми? Пришла пора — метитесь над врагами, начальниками вашими-и!

Впихивая челны в Волгу, боковая засада казаков из потока зычно грянула:

— Не-е-чай!

Отдельно, звонко, с гулом в берегах прозвенел голос есаула Черноярца:

— Сарынь, на взлет!

— Кру-у-ши!

Бухнули выстрелы фальконетов, взмахнулись, сверкая падающим серебром, весла, стукнули, вцепившись в борта стругов воеводиных, железные крючья и багры…

— Стрельцы! Воры-ы! Бойтесь бога и великого государя-а!.. — взвыл дрогнувший голос воеводы.

В ответ тому голосу из розовой массы кафтанов послышались насмешки:

— Забыл матерщину, сволочь!

— Нынь твоя плеть по тебе пойдет, брюхатой!

— Воры! Мать в перекрест вашу-у!

— Цапайся — аль не скрутим!

— Эй, сотник! Спеленали-и, — подь, дай в зубы воеводе!

4

Выжидая ночи, струги Разина стоят на Волге, — три стрелецких воеводина струга в хвосте, на них ходят стрельцы и те, что в греблях были, разминают руки и плечи — обнимаются, борются. С головного воеводина струга на берег перекатили бочку водки, пять бочонков с фряжским вином перенесли на атаманский струг. На берегу костры: казаки и стрельцы варят еду. Под жгучим солнцем толпа цветиста: голубые кафтаны стрельцов Лопухина, розовые — приказа Семена Кузьмина — смешались. К ним примешаны синие куртки, зипуны и красные штаны казаков в запорожских, выцветших из красного в рыжее, шапках. Прикрученный к одинокому сухому дереву, торчащему из берегового откоса, согнулся в голубых портках шелковых, без рубахи, воевода Беклемишев. Его ограбили, избили, но он спокойно глядит на веселую толпу изменивших ему стрельцов. Казаки кричат:

— А вот, стрельцы! Ужо наш батько выпьет да заправитца, мы вашему грудастому брюхану-воеводе суд дадим.

— На огоньке припекем!

— Дернем вон на ту виселицу, куда воеводы нашего брата, казака вольного, дергают!

У воеводы мохнатые, полные, как у бабы, груди. Казаки и стрельцы трясут, проходя, за груди воеводу, шутят:

— Подоить разве брюхана?

— Черт от него — не молоко!

— А неладно, что без атамана нельзя кончить!

— Мы б его, матерщинника!

Воевода глядит смело: над ним взмахивают кулаки, сверкают сабли и бердыши, но лицо боярина неизменно. На голову выше самых высоких, подошел сотник в распахнутом розовом кафтане.

— Петруша Мокеев!

— Эй, сотник, брызни воеводу за то, что тебя бил!

— Не, робята! Ежели тяпну, как он меня, то суда ему не будет: копать придетца.

— Закопаем — раз плюнуть!

— Дай-кось поговорю ему.

Сотник шагнул к воеводе, сказал:

— И дурак ты, воевода! Кабы не вдарил, умер бы на палубе струга — не сдался…

— Вор ты, Петруха, а не боярский сын!

— Пущай вор — дураками бит не буду!

— Подожди, будешь…

— Эх, а, поди, страшно помирать?

— Мне ништо не страшно. Отыди, вор!

5

С атаманского струга над Волгой прозвенел голос есаула Черноярца:

— Товарыщи-и! Атаман дает вам пить ту воеводину водку-у…

— Вот-то ладно-о! Спасибо-о!.. Вертай бочку! Сшибай дно, да не порушьте уторы! Чого еще — я плотник! Шукай чары, а то рубуши[133]. Рубушами с бересты — во!..

Стало садиться солнце, с песчаных долин к вечеру понесло к Волге теплым песком, с Волги отдавало прохладой и соленым. Песком засыпало тлеющие костры. Стрельцы и казаки, обнявшись, пошли по берегу, запели песни.

Высокий сотник крепко выпил. Стрельцы подступили к нему:

— Петра! Ты хорош — ты с нами.

— Куды еще без вас?

— Сотник, кажи силу!

— Нешто силен?

— Беда, силен!

— Сила моя, робята, невелика, да на бочке пуще каждого высижу.

— Садись!

— Пошто сести даром? Вот сказ: ежели Яик или Астрахань, на што пойдем, заберем, то с вас бочонок водки.

— Садись!

— Стой, с уговором — а ежели не высидишь?

— Сам вам два ставлю! Два бочонка… чуете?

— Садись, Мокеев, голова!

— Сюда ба Чикмаза[134] с Астрахани, тож ядрен!

— Чикмаз — стрелец из палачей, башку сшибать мастер.

— Сила Чикмаза невелика есть.

— Садись, сотник! Яик наш будет, высидишь — водка твоя…

В желтой от зари прохладе сотник скинул запыленный кафтан, содрал с широких плеч кумачовую рубаху — обнажилось бронзовое богатырское тело.

Сотник сел на торец бочки.

— Гляди, што бык! Бочка в землю пошла — чижел, черт!

— Эй, чур, давай того, кто хлестче бьет!