Разлюбил – будешь наказан!

И я тоже рядом тут на диване прилягу. Мне надоела моя розовая спальня. Я туда не пойду, у меня аллергия на розовый. Я останусь в зале, где клетки на синих шторах качаются от ветра, как морские канаты, и с улицы светит мощный прожектор, похожий на маяк. Я не хочу в свою розовую спальню, я хочу в дешевый портовый кабак. На каблуках и в корсете, зайду на палубу и крикну пьяным морякам:

– Сегодня я добрая! Любите меня все.

39. Настоящий полковник

Я почтальоншу по шагам узнаю, чувствую ее за километр. Подходит – в глаза заглядываю. Жду телеграмму от своего Антона. И будет там «Умираю. Еду. Люблю». И номер поезда. И вот она чешет со своей сумкой, несет телеграмму. От Машки.

Наша мужененавистница приезжает в гости с… Мишей. Миша? Что за Миша? Да полковник там один, из Генштаба, в котором находится Машкин военторг.

Второй год втихаря эта пуританка крутит с ним роман, а теперь решила предъявить, старая шалава.

Мама сразу аплодировать начала: «Молодец, Машка!» А что это мы аплодируем, если все мужики говно? И сразу: «Какой кошмар! Московский полковник! В нашу грязь, в нашу нищету!» А поезд уже прибывает. Мы бежим за вагоном. Двери открываются, порожки вываливаются, мама визжит: «Маша! Мы здесь!»

Ждали ряху, пузо и погоны, и вдруг Машке нашей подает ручку такой приятный «англичанин». Очочки в тонкой оправе, румяненький, отмытый, легкая полнота, эффектная седина. И, конечно, как Машка любит, брюки со стрелочками, пиджак из тонкой шерсти и рубашечка такая беленькая отглаженная торчит. Светится мужик, сразу и не поймешь, то ли такой счастливый, то ли в вагон-ресторан успел заглянуть.

– Так, – командует Машка по-магазинному, – у нас десять мест.

Это значит десять сумок. Кто она теперь? Пусть будет сразу генеральша. А раньше кто была? Деловая колбаса, не обнимайся при ней. А теперь она вальяжно растрепана, тушь размазалась, глаза блаженно-бессмысленно распахнулись, губы краснющие. Я что, не знаю, сколько нужно целоваться, чтобы так распухли губы? Всю дорогу от Москвы, всю ночь, с мужиком, с животным, со сволочью.

Только в дом вошли, она сразу в мою комнату шмыг, и голоском таким писклявым лицемерным: «Сонь, ниче, да? Мы твои апартаменты займем?»

Ниче, моего пушистика все равно мама не отпускает. Это вам, пенсионерам, можно в одной кровати спать, а нам – ни в коем случае. У вас любовь, а у нас разврат и блядство. Так что радуйтесь, Марь Ляксевна, пока вам подфартило, разгружайте, разгружайте свою вечную сумочку со жратвой.

Мама, как всегда, сразу начала стесняться:

– Маша! Да ты что! Разве у нас нечего есть!

Это она для полковника, а по-честному есть у нас как раз и нечего. Мамины отпускные раздали на долги, а до моей зарплаты еще неделя.

Машка знает, ей такие вещи объяснять не нужно. Она в момент организовала натюрмортик, уселась рядом с полковником, как сытая кошка, а мы по краям, как мыши. Притихли и глядим. Ну и бабушка, конечно, отличница-диверсантка, пристает:

– Ешь, Миша, ешь…

Мама положила ей красную рыбку и попросила меня:

– Соня, если в старости я буду такая же, пристрели меня.

– Слава богу, у нас есть что выпить, есть чем закусить, – полковник улыбался, – все живы. Здоровы. За встречу!

– Ага, – пробасила Машка, – У нас-то есть чем закусить. А у меня в продуктовом отделе девчонки смотрят – что-то колбаса копченая прям с прилавка пропадает. Думали, солдаты. А у одной муж говорит: «Какие солдаты? Офицеры колбасу таскают. Подходят и в рукав. Пообедать не на что». А у нас Генштаб, между прочим! Вот до чего людей довели, суки!

– Вот то-то и оно! – Бабушка подняла указательный пальчик.

И я сижу, рыбку чаем запиваю, слушаю весь этот рассусол. А могла бы сейчас на поезд и на Волгу, к Антону. Не поехала, Антонова мама меня не пригласила. Граница на замке.

– Маша, ты лучше расскажи нам, ну как же ты нашла такого прекрасного мужчину? – полюбопытствовала бабуленция.

– Ох! – Машка расцвела как матрешка, – он к нам в отдел лампу пришел покупать. Такая большущая, ни туда ни сюда, лампа. Она у меня весь сезон простояла, никто не брал. А он пришел, грит: «Что бы мне купить с получки, пока инфляция все не съела?» А я ему грю: «Купите лампу, смотрите, какая красивая. Одна такая у нас осталась».

– Втюхала мне, – усмехнулся полковник.

– Он и купил, – хохотнула Машка, – а потом приходит после работы: «Ну, девчонки, пришел покупку отметить». А я-то вижу – мужик душевный. У нас там, в Генштабе, такие сволочи ходят: пожрать и в койку.

«Ага, – думаю, – как себе, так душевный, а как мне, так кого посерьезней выбирай».

– Миша! Маша! Как мы за вас рады! В наше время встретить своего человека – это сказка! Это такой подарок судьбы! Такого не бывает! – продекламировала мама.

– Вот и дед-то, – бабушка отмахнулась китайским веером и подкатила глазки, – девки к нему в окна по ночам стучали. Все-е-ех прогнал, всех. А я стояла у входа, дежурила.

– У какого входа? – спросила Машка.

– В церковь, – вещает бабушка, – нас по праздникам заставляли учеников ловить. А я в сторонке смотрю, как он служит. Голос звучный!