Размышления о богослужении

Помню отца Георгия еще диаконом, уже тогда он вызвал у меня интерес и симпатию, а когда его рукоположили, я стал исповедоваться у него. Через скорое время для меня нашлось некое занятие в РДКБ. В больнице мы с отцом Георгием перешли на «ты» – «ты, Костя», «ты, батюшка». Один раз мне случилось «выкнуть»; его круглые глаза стали еще круглее – что с тобой, Костя?! Откуда это «вы»? Если я скажу, что мы с отцом Георгием дружили, то каждый второй наш прихожанин скажет: «Эка невидаль! Я тоже!» – и это будет правда.

Господи! Как же я люблю этого человека. Тут и самая светлая нежность, и почти благоговение, и радостное удивление – бывают же такие!..

Он из семьи верующей московской интеллигенции – то, что я отношу к цвету нашего народа. Той славяно-тюрко-угрофинно-семито– и т. д. смеси, которая и есть русский народ. Батюшка как-то обмолвился, что на церковнославянском он заговорил в раннем детстве, одновременно с русским.

Два года я ходил на его лекции; это можно назвать катехизацией, хотя не помню, чтобы такое слово звучало. Меня оторопь брала от его необъятных познаний. Он младше меня на пятнадцать лет. Еще два-три года, и он бы мог быть моим сыном. А я смотрел на него, как мальчик Вася Бородин на дядю Степу.

У меня – восторженный озноб, когда ночью на Пасхальной службе, при чтении начала Евангелия от Иоанна, отец Георгий своим звенящим от внутреннего торжества голосом взял на себя латынь, древнегреческий, церковнославянский, итальянский и, кажется, французский…

Автор нескольких замечательных книг и несчетного количества статей, переводчик. И – ни малейшего намека на важность, напыщенную солидность. Напротив – некое озорное мальчишество, которое нет-нет, да проскальзывало в его улыбке, в каком-то словце, в походке. Но видели бы вы глаза отца Георгия, когда он разговаривал или исповедовал мам детей, пациентов больницы…

Еще помню, подошел к нему на исповедь, срочно надо было разгрести кучу жуткой дряни. А он весь какой-то – как больной. И глаза больные. «Батюшка, что с тобой?» – «Костя, утром встречался с главврачом. Он на меня кричал. Он на меня топал ногами как слон. Он говорил, что мы позорим больницу своими крохоборными подачками, как будто больница нищая. Это он о наших, ваших пожертвованиях. Ты понимаешь, он на меня топал ногами как слон! А мы на эти деньги купили уникальное оборудование». Про слона батюшка упомянул еще раза два. И у него были раненые круглые глаза. А я слушал его, моего родного человека – и у меня ярость в горле. Мне бы того главного врача детской республиканской! Уж я бы ему всё внятно втолковал на хорошем портовом или автозаводском языке, который я тогда еще помнил. А ведь отец Георгий просто не может на нем говорить, тем более – слышать, терпеть. «Батюшка, родной, да (послал бы ты этого…) ты успокойся. Ну что ты (из-за всякого ублюдка) волнуешься. Пожалей ты его (скотину трижды разэтакую), он несчастный человек. Береги себя». Отец успокоился немного. «Спасибо, Костя». Наклонил мне голову, вполголоса – слова принятия исповеди. А потом как-то с амвона сказал, что иногда к нему подходят на исповедь, а он сам как бы исповедуется. Видно, не со мной одним такое случалось…

Порою на проповедях отца «заносило», особенно если он затрагивал политику. Его горячность, его бурная итальянская жестикуляция, его срывающийся на крик голос в ком-нибудь другом были бы смешны. Но у отца Георгия всё настолько глубинно искренне, он настолько лично переживал всё происходившее в стране, что даже его неточные оценки и суждения не вызывали протеста…

Одна прихожанка, моя сверстница, как-то спросила: «Костя, помнишь, в наши студенческие годы все центральные газеты писали о вундеркинде, который в 14 лет поступил в МГУ?» – «Да, конечно, помню». – «Это был наш отец Георгий».

Я всё гадал, так какое все-таки у него образование – историческое или филологическое? Оказалось – филфак МГУ, историческое отделение…

Про него говорили, что он свеча, горящая с двух концов. «И посередине», – всегда добавлял я. Лекции в физтехе – факультатив по истории религии, регулярные выступления на радио «София», работа в Библиотеке иностранной литературы, постоянные публикации в «Русской мысли» и «Истине и Жизни», несколько книг, переводческая деятельность, служба в нашем храме. Этого хватило бы на долгую жизнь нескольких трудоголиков. О работе в РДКБ я уже упоминал. Когда мое поприще там закончилось, я по инерции походил туда еще, но определенного занятия не нашлось, и я перестал. Невыносимо видеть столько горя, ничего не делая. Конечно, у отца Георгия там дел в избытке. Но от груза человеческого, от детского страдания дела не спасали. Скольких малят он там отпел! Боюсь, не на много меньше, чем крестил…