Размышления о богослужении

Отец Георгий по образованию филолог-античник, великолепно знавший прежде всего древнегреческую культуру. И сразу вспоминается знаменитый православный идиоматический оборот: «еллинския дерзости не извыкох». Обычно говорили «еленские»: я не бегаю быстро, как олень. А когда-то это означало вот что: эллинских премудростей я не изучал, то есть греческой философии не обучен. Это уже есть у апостола Павла – такая легкая недоброжелательность по отношению к греческой античной философии, которую, правда, апостол Павел знал не очень хорошо. Отец Георгий знал ее прекрасно, и то, о чем сегодня Владимир Львович говорил – что он хорошо владел русским языком, я думаю, в значительной степени [связано с тем], что он знал греческий. Таков, собственно, механизм культурного христианства: узнавая новый язык, ты лучше начинаешь владеть своим собственным, родным.

Конечно, можно отцу Георгию в пику поставить, что он не брал денег за священническое служение. Пасторы берут, патеры берут, отец Александр Борисов на окладе, отец Владимир Лапшин – пожалуйста, ничего зазорного в этом нет; отец Александр Мень кормился от алтаря, опять же – по апостолу Павлу, который сам, кстати, денег не брал, предпочитал делать шатры. И отец Георгий принципиально (он об этом писал и говорил) предпочитал оставаться в смысле заработка светским человеком. Он работал в Библиотеке иностранной литературы в Москве, и там вместе с директором библиотеки Екатериной Юрьевной Гениевой они организовали Институт толерантности, то есть институт доброго отношения ко всякому инакомыслию и инаковерию. Они проводили межконфессиональные, межцерковные встречи и конференции. Это всё работа достаточно светская, там принципиально была взята такая линия, что это государственное учреждение и здесь не место проповеди даже христианства [в целом], тем более какой-то отдельной христианской традиции. И ничего, люди [на эти встречи] шли и потом приходили кто к баптистам, кто к православным, кто к католикам. А многие просто начинали задумываться.

У нас есть сообщение на пейджер от Николая: «Сверхчеловеческие достоинства обнаружены у избранных священников, они дружат со священниками других конфессий, за что, возможно, будут взяты живыми на небо». Я не очень понимаю, это сарказм или это от всего сердца. А если по-христиански, почему обязательно на небо живым? Чем это лучше, чем быть взятым на небо, пройдя через смерть? Собственно, я не вижу большой разницы. Но я спрошу так: Алла Глебовна, ведь отец Георгий много говорил и писал о смерти именно в силу того, что он работал в этой больнице. И вопросы о нехорошей смерти, о ранней смерти – это его вопросы. И вот над ним это совершилось. Как бы вы это объяснили?

Алла Калмыкова: Отец Георгий часто обращал внимание на парадоксальность христианства и многого из того, что мы можем вычитать в Евангелии. У него это как-то органично переходило в жизненную сферу, в собственное служение, в его личную жизнь и практику. Он писал о женщинах-христианках XX века, в том числе о Терезе из Лизьё, которая всего двадцать четыре года прожила, но при этом, по словам отца Георгия, проявила безграничную личную смелость перед лицом болезни, что было свойственно, по-моему, и ему самому. Он ведь тоже болел, и болел тяжело, а к моменту кончины эти болезни уже достигли какого-то пика, непереносимого ни для кого. Он говорил, что этим женщинам, исповедницам Христа, была присуща такая верность Ему, которая делала их смелыми – и в то же время приводила к смерти.

Вот парадокс: верность Христу приводит к смерти. Этот путь неизбежен. Я думаю, отец Георгий не хотел бы быть живым взят на небо. Это полнота человеческого осуществления – пройти через смерть. Христос прошел через смерть, не был взят живым на небо. Что же нам-то, грешным, окольного пути искать или об этом думать? В одной из книг отца Георгия я наткнулась на абзац, который меня поразил и который, я думаю, очень важен для нашего сегодняшнего разговора об этих материях. Я читаю: «Оказывается, что любовь побеждает не только страх, но и смерть. Однако при одном непременном условии: когда и тому, кто уходит, и тем, кто остается, бесконечно больно. Тайна нашего бессмертия раскрывается всем, но для этого нам необходимо научиться одной-единственной вещи – не бояться боли, настоящей и невероятно сильной боли, и не искать духовного обезболивания. Вот тогда станет ясно, что навсегда нам дана все-таки не смерть, а жизнь»[100]

.

Яков Кротов: Спасибо. У нас звонок из Москвы. Раиса Николаевна, добрый день, прошу вас.