Разные люди

— А что тут такого? — воскликнул брюнет. — Он — мужик ушлый и купит то, что ему понравится, а ты, Анатолий Григорьевич, тоже с одного выстрела убьешь сразу двух зайцев: войдешь в доверие к Георгию Аристакесовичу и выручишь неплохую деньгу за свою рухлядь. Ты, брат, слушайся меня и, как говаривали древние греки или римляне, всегда будешь со щитом, а не на щите. Понятно?

— Н-не с-связывайтесь с-с Епископосовым, Анатолий Григорьевич, обдерет он в-вас как л-липку, — тихо сказал тощий гость.

— Аркадий, что ты мелешь? — взвился брюнет.

— Молчу. П-пардон, молчу!

— Толик, лапочка, а ведь Станислав Антонович подсказал очень даже мудрую мысль! — вмешалась женщина. — Если профессору Епископосову понравится что-либо из нашего старья, так не жалко отдать это, раз он такой нужный человек. Если ты станешь завсектором и получишь полставки доцента, то мы разом выиграем рублей триста в месяц? Верно я говорю?

— Триста не триста, а двести шестьдесят наверняка, — веско подтвердил брюнет, продолжая сердито коситься на тощего гостя. — Впрочем, что я! Если посчитать приработки от публикаций и от рецензирования, то на круг выйдет триста с гаком. То есть вдвое против теперешнего.

— Тогда не о чем даже думать! — безапелляционно заявила женщина, нервно облизывая губы. — Только бы не сорвалось.

— Тебе, Анатолий Григорьевич, просто-таки повезло! Судьба послала тебе умную женушку! — рассмеялся брюнет. — Валерия Семеновна схватывает все с полуслова. Георгий Аристакесович — фактический глава Института повышения квалификации строителей, и будем надеяться, что с осени ты поможешь нам с Аркашей вправлять мозги хозяйственникам и учить их уму-разуму.

Хозяин дома промолчал. Трескучее многословие брюнета угнетало его все больше и больше, но выхода не было, оставалось лишь одно — терпеть.

— Толик, раз Станислав Антонович сказал очень даже замечательно, так не спи, развлекай гостей. — Женщина встала из-за стола. — А я пойду на кухню, разогрею вам уточку с яблоками.

2

Гости успели уйти восвояси, а хозяева — лечь спать, когда за шкафом послышался скрип, затем приглушенный стон, а после продолжительной паузы стук палки и шаркающие шаги Валентины Даниловны.

«Третий час ночи, а мне все не спится, — думала она, медленно выбираясь из-за шкафа. — Как неприятно пахнут неубранные окурки. Неужели так трудно очистить пепельницы? Нет, это совсем не трудно, просто об этом никто не подумал».

Валентина Даниловна впотьмах доковыляла до стены, на ощупь прислонила палку к резному креслу, похожему на царский трон в допетровской Руси, левой рукой крепко ухватилась за подлокотник, а правой нащупала выключатель. Осветив комнату, она снова взялась за палку и заковыляла к столу: переставит палку, сделает крошечный шажок левой ногой и волоком подтягивает больную правую. Пять шажков — метр, еще пять шажков — еще метр, но тут приходится делать перерыв, чтобы отдышаться и спокойно постоять, опираясь на палку обеими руками. Так легче.

«А это еще что такое? — поразилась она, заметив на полу растоптанные хлебные корки. — Эх, люди, люди! Разве мыслимо так бесцеремонно обращаться с хлебом? Неужели они не знают, что хлеб — это святыня не только для тех, кто пережил голод?»

Она сама голодала дважды — в гражданскую и в Отечественную войны, — но до своего смертного часа не посмеет позволить себе выбросить в мусорное ведро кусок хлеба. Когда она была крепкой, еще не утратившей способности превозмочь старческие немощи, то каждый день подбирала хлеб, остававшийся у невестки Валерии, нарезала его на квадратики и сушила в духовке, а крошки выносила на двор, прикармливая птиц. Их тоже надо пожалеть, особенно зимой. Валерия уже тогда посмеивалась над нею, подозревая в скупости, но Валентина Даниловна даже не пыталась оправдываться. Зачем? Одно дело, когда люди понимают друг друга, тогда объяснить, что хочешь, не зазорно, а совсем другое, если они говорят на разных языках.

Валентина Даниловна огорченно помотала головой, тяжко вздохнула и, сделав еще десяток шажков, добралась до стола. На ее беду, окурки оказались не только в двух переполненных пепельницах, но и в трех тарелках. Пепельницы она вытряхнет в предусмотрительно захваченный бумажный кулек, а с теми окурками, что в тарелках, придется волей-неволей смириться. Лет пять тому назад она взяла бы поднос, сложила бы на него грязную посуду, отнесла на кухню и перемыла ее за милую душу, а нынче нет сил даже на то, чтобы обойти вокруг стола и собрать чужие, отсыревшие в тарелках окурки. Слов нет, сдала она за эту лютую зиму, заметно сдала. Так ее скрутило, что и в майском тепле все еще не придет в себя. Что тут скажешь, старость не радость.