Разомкнутый круг

Староста все хотел достать подешевле, но худшего качества, архитектор для своего творения требовал лучший, но самый дорогой кирпич и другой строительный материал.

В данном вопросе Рубанов всегда был на стороне архитектора.

– Скользкий, как заплесневелый огурец! – жаловался тот на старосту.

Изот привез из уездного города подрядчика и старшину строительной артели, чтоб познакомить их с барином и чудаковатым зодчим.

Архитектору, разумеется, подрядчик не глянулся.

– Лиса в сравнении с ним выглядит много простодушнее! – доказывал он Рубанову, но Максим утвердил выбор старосты.

– Хозяйственные вопросы на нем, – отвечал скандальному мэтру.

«Не простое это дело – строительство! Но я хотел нервишки пощекотать…

На войне, оказывается, спокойнее было. Возможно поэтому прадед и не осилил дом…»

В конце месяца крепкий малый из ромашовской дворни привез Рубанову письмо от генерала, из которого следовало, что у его дочери завтра день ангела, и по сему случаю съедутся все ближайшие соседи: «А вы один из них…» – читал Максим, размышляя, ехать или нет.

«Поеду! – решил он. – А то неудобно получится. – Убрал в ящик стола послание, а сверху положил напоминающий о благоразумии пистолет, велев Агафону тотчас заложить тройку. – Слетаю в уездный городишко и куплю какой-нито подарок. – Сыпанул в карман горсть монет из саквояжа. – А завтра пораньше проснусь и нарву полевых цветов…»

Ранним утром его разбудил Агафон, притащивший отполированные ботфорты, и заплетающимся языком доложил, что чистил их всю ночь.

– Ну тогда ступай отдохни, – велел ему Максим, быстро одеваясь.

«Пора за цветами ехать».

Днем, отправляясь в Ромашовку, на весла посадил двух крестьян, оставив Агафона дома.

«А то с ним моряком станешь!.. – усмехнулся он. – Следует быть развязным до хамства, дабы она не имела на меня видов, ежели, конечно, оные имеются, – разрабатывал план действий. – Главное, не глядеть в ее глаза. И ежели сумею, вручу имениннице собственные ее письма, писанные Волынскому».

На ромашовском берегу его поджидала коляска с кучером, на которой и добрался до усадьбы.

Перед домом уже стояло несколько экипажей. Солидно выбравшись из коляски, он важно прошел в уважительно распахнутую толсторожим лакеем в бакенбардах дверь и не спеша поднялся по ступеням лестницы, где встречали гостей генерал с дочерью. Неподалеку от них стояли две молоденькие девицы.

Прежде поклонившись Владимиру Платоновичу, он повернулся к Мари – и со словами: – О радуйся, мой друг, прелестная Мария! Ты прелестей полна, любови и ума. С тобою грации, ты грация сама! – преподнес имениннице букет ромашек на длинных стеблях и цепочку с золотым сердечком с крупным бриллиантом посередине в сафьяновой коробочке, глядя при этом не на виновницу торжества, а на двух подруг.

От белой формы столичного гвардейца у барышень заблестели глаза. И на удивленный взгляд Мари ответил:

– Да Нарышкин все! Исхитрился вбить в мою голову вирши Батюшкова. – Поклонившись еще раз, прошел в зал, так как подошли с поздравлениями другие приглашенные.

У дивана лежали три красивые борзые, и мужская половина активно обсуждала их стати.

Женская половина с таким же жаром принялась обсуждать рубановскую стать.

– …Тот самый, – услышал он шепот, – хорош, хоша и веник подарил…

«Клуши провинциальные, – беззлобно ругнулся Максим. – А генерал сделался настоящим русским барином». – В свою очередь стал разглядывать собак. Они показались ему интереснее женщин.

Тоже, что ли, псину завести? Да ведь не успеет вырасти, как я уеду».

Подошедший в это время Ромашов представил его гостям, думая про себя, что наград у парня поболе, нежели у предводителя дворянства и уездного головы вместе взятых.

Мари к Рубанову не подошла.

«Наверное, все гостей встречает», – подумал Максим.

За столом его посадили неподалеку от именинницы рядом с лысым капитан-исправником, и тот завистливо принялся разглядывать рубановские ордена.

На груди доблестного защитника правопорядка, соперничая с лысиной, сверкала единственная медалька.

«Блестит, как начищенная розгами крестьянская задница! – подумал Максим то ли о медали, то ли о лысине. – Слава Богу, устриц не подают…» – развеселился он, поймав взгляды двух юных девиц.

Мари хмурилась, опустив глаза в тарелку.

– Господа! За именинницу! – поднявшись из-за стола, предложил тост Рубанов.

Его шумно и весело поддержали.

Неожиданно для себя Максим стал центром внимания. Гости с интересом расспрашивали его о баталиях, в которых он участвовал, и о Париже.

Правда, был еще молодой очкарик, умно рассуждавший о Гете, Байроне и Руссо, но у него не имелось даже вшивой медалюшки капитан-исправника, поэтому общество очкастая личность не интересовала, и Максим даже догадывался, что многие из присутствующих полагают, будто названные им фамилии принадлежат столичным генералам…

«Вот кого Мари надо при ее-то начитанности, – усмехнулся он, глянув на именинницу. – А я – что? Только руби-стреляй, – с гордостью подумал о себе. – Университетов не кончал, потому и не такой зануда, как этот очкастый умник».