Разомкнутый круг

Через месяц в Рубановку стали подвозить заказанную мебель, и Мари с головой ушла в хозяйственные хлопоты. Давно она не чувствовала себя такой счастливой. «Здесь разобью цветник, – планировала она, – а здесь следует поставить какую-нибудь статую из греческой мифологии – Гермеса там или Афину, нет, все же лучше Гермеса. Батюшка, конечно, копию со своего "Лаокоона" посоветует воздвигнуть», – хихикнула она.

Жена Шалфеева вместе с четырнадцатилетней дочерью активно ей помогали. Сам отставной унтер пробовал силы на поприще трактирной торговли, и у него здорово получалось… У Агафона вожжей бежала слюна от зависти.

27 июля был даден еще один бал – на этот раз Рубановым. Отмечалось семилетие сына. За день до этого освятили новый дом.

В Петербурге Рубановы жили скромно, и им в основном хватало служебного оклада. Деньги, что посылали староста и Ромашов, оставались целы. И сейчас они весьма были кстати. Причем сумма набежала довольно-таки значительная.

Изот отчитался, что в Рубановке проживают без малого 700 крепостных, а в Ромашовке – 1200, и, несмотря на это, доход имения имеют равный, причем рубановские мужики много богаче ромашовских.

К тому же от строительства осталось более фунта золотых империалов, и староста отдал их пораженному до глубины души Максиму.

«Стареет, стареет дед!» – подумал он, взвешивая на ладони увесистый кожаный мешочек.

Словно услышав барина, старик подтвердил:

– Уставать чтой-то начал… ноне еле-еле поднялся. Ноги болят, спина ноет, и глаза перестали видеть… Следует и мне в отставку иттить, а на свое место сынка поставить… Или как?..

– Ну, загудел! – с грубоватой лаской перебил его Максим. – Еще нас всех переживешь.

– А все ж насчет сынка как? – не сдавался староста. – Со мной все могет быть… Часто Кешку во сне видеть стал, – закряхтел он, усаживаясь в новое кресло. – Гликось, мягкая мебеля какая, – похвалил обнову. – А я, пока жив, во всем ему помогать стану!..

– Будь по-твоему! – дал согласие Максим. – Сейчас бумагу напишу…

Лето пролетело незаметно, и в сентябре стали собираться в Петербург.

– Ну что, Шалфеев, со мной поедешь или в Рубановке останешься? – поинтересовался Максим перед отъездом.

– Останусь, ваше превосходительство! Клянусь двойной порцией водки – мне тут ндравится…

По глазам жены и сына видел, что и они бы с удовольствием еще пожили в деревне, но когда предложил Мари погостить до зимы у отца, она наотрез отказалась.

В Петербурге накопилась целая пачка писем от друзей – в основном от Нарышкина, но попалось несколько конвертов и от Григория.

Читали по очереди вслух – то Мари, то Максим.

Из первого письма узнали, что графиня Софья переехала в Киев и снова ждет ребенка.

– Какая прелесть! – с завистью воскликнула Мари. – Теперь ваша очередь читать, сударь, – расслабленно и томно облокотилась на круглый валик дивана.

Рубанов выудил из пачки письмо Оболенского, в коем Григорий по поводу своей сеструхи и Сержа сделал умозаключение, что киевский воздух много «пользительней» петербургского и что сам он тоже парень не промах и подыскал для себя сдобную купчиху-хохлушку, и ко всем прочим ее прелестям – владелицу трактира, что, на его взгляд, намного лучше какой-нибудь чахлой и заумной княгиньки или графиньки. И к тому же все под рукой.

А далее пошли такие подробности, что Максим читать вслух не решился, несмотря на горячие просьбы жены.

Следующее письмо читала опять она.

Послание, слава Богу, было от безобидного Сержа. В нем он восторженно описывал свою встречу с новым общим знакомым – молодым поэтом Пушкиным: «Сначала он рассказывал о Кишиневе, где в свое время побывали и мы с тобой, дружище Рубанов. После мамалыги, варенья и кофе Александр Сергеевич прошелся по поводу боярынь-кукониц, нарумяненных, набеленных, с безвкусно подведенными глазами, с неизменной турецкой шалью на плечах и дурацкими сапожками на ногах…

А нам они вроде бы нравились… Помнишь ту, шестнадцатилетнюю?» – Через полчаса, выяснив все о юной молдаванке у супруга, Мари продолжила чтение…

Нарышкин поведал о путешествии Пушкина вместе с семьей Раевского по Крыму и Кавказу. Александр рассказал, что ехали они в виду неприязненных полей свободных горских народов. "Вокруг нас ехали шестьдесят казаков – что за прекрасные люди: вечно верхом, вечно готовы драться, в вечной предосторожности…

За нами тащилась заряженная пушка с зажженным фитилем.

Хотя черкесы нынче довольно смирны, но нельзя на них положиться; в надежде большого выкупа они готовы напасть на известного русского генерала. И там, где бедный офицер безопасно скачет на перекладных, там высокопревосходительный легко может попасться на аркан какого-нибудь чеченца. Ты понимаешь, как эта тень опасности нравится мечтательному воображению!" – воскликнул Пушкин.

Как всегда, он безумно влюблен. На этот раз, кажется, в одну из дочерей Раевского».