Разомкнутый круг

Наступила очередь Рубанова. Ему снова досталось письмо от Оболенского. На этот раз – последнее. Все остальные были от Сержа. В письме князя шли такие скабрезности и подробности о купчихе, что Максим даже покраснел и начал читать про себя. Мари попыталась выхватить письмо, но ей это не удалось.

Успокоившись, она достала из конверта послание Нарышкина и с выражением произнесла:

«Мой друг, у меня одни встречи. На этот раз – это был Михаил Фонвизин, который ехал от Ермолова. По его словам, генерал Ермолов, увидев бывшего своего адъютанта, вскричал: "Пойди сюда, великий карбонари! Я ничего не хочу знать, что у вас делается, но скажу тебе, что он (царь) вас так боится, как бы я желал, чтобы он меня боялся…"

Все обо всем знают, или догадываются… Полагаю, в дальнейшем это во что-нибудь выльется!..»

– В стакан выльется! – зевнул и потянулся Рубанов. – А не навестить ли нам господ Голицыных, мадам? – обнял жену.

То ли извозчик попался малахольный, то ли его кляча, – но возок плелся в два раза медленнее гуляющего пешехода.

– Побыстрее нельзя, любезный? – занервничал Максим, ругая себя за эту поездку и догадываясь, что дома мог бы провести время с большим удовольствием.

– Никак нет-с, барин. Лошадя устала-с.

– Ну так взбодри свою «лошадю» кнутом! – Глянул на смеющуюся жену и улыбающегося сына.

«Действительно, куда я спешу», – развалился на жестком сиденье и уже спокойно выслушивал объяснения малахольного извозчика, который после каждой фразы поворачивал в его сторону несвежее, словно куча грязного мятого тряпья, лицо.

Смеркалось!

Рубанов наблюдал, как толстозадые купцы закрывали свои лавки на пудовые замки, а худые гибкие приказчики задвигали тяжелыми болтами крепкие ставни.

Город готовился к ночи. В церкви звонили к вечерне. Рубанов перекрестил лоб, подумав, что свободно успел бы отстоять службу и догнать возок, который едва ли за это время переместился бы до ближайшего угла.

Жена и сын с любопытством рассматривали серые старушечьи силуэты в темных салопах и черных платках, которые вперемешку с нищими толпились у распахнутых церковных дверей, крестились и кланялись.

Когда возок с незаметной для глаза скоростью плелся мимо входа, на Максима пахнуло душным запахом сладкого елея и ладана.

Но как бы то ни было, до дома Голицыных все же добрались.

Побрынчав бронзовым кольцом в парадную дверь, Максим по инерции сегодняшнего вечера настроился на долгое ожидание, но дверь неожиданно быстро раскрыл старый знакомый – глухой, слепой, хромой, беззубый, но зато бессмертный лакей. Поклонившись и не произнеся ни слова, он молнией, по его разумению, помчался докладывать князю.

Молодой лакей не спеша запер дверь и по другой стороне лестницы, перешагивая через две ступеньки и тотчас обставив старикашку, в свою очередь, пошел докладывать о гостях.

И не успели они подняться наверх, как их уже встречал радостной улыбкой Петр Голицын, а через минуту появилась и княгиня Катерина.

– Можете себе представить, в первую минуту не узнал вас… – учтиво коснулся губами руки Мари и поздоровался с Рубановым.

Поприветствовав гостей, княгиня ушла распорядиться ужином.

– И немудрено, право, – развивал тему князь Петр, – как же, батюшка, вас узнаешь, коли вы по году не являетесь… только в газетах и прочтешь, что стали полковником.

Князь надумал было сесть за стол в своем парчовом халате с золотыми цветами, но, по мнению супруги, явно не смотрелся на фоне белоснежного конногвардейского полковничьего мундира, и был отправлен переодеваться.

Акима молодой лакей проводил в детскую к Голицыну-младшему.

Княгиня уже не нервничала в присутствии Максима и давно считала единственного своего сына законным отпрыском князя Петра.

Мужчины вели разговор о пятнадцатимесячной высылке гвардии из Петербурга и о брожении в офицерской среде, а женщины – о модах и детях.

Вечер провели просто прекрасно. Когда обо всем переговорили, уже все вместе обсудили дворцовые сплетни и особенно склоку Аракчеева с князем Александром Николаевичем Голицыным.

– Не знаю, удержится ли дядюшка министром духовных дел, потому как Синод и священники считают его узурпатором и не любят, а Аракчеев подогревает эти настроения.

Домой гостей Голицыны отправили в своей карете.

На Рождество Рубанов случайно столкнулся с графом Николаем Шуваловым, тоже недавно получившим полковника и переведенным в Главный штаб. Обрадованный граф затащил Максима в ресторацию пить чай с ромом.

Впрочем, чая почти не наливали…

– Рубанов! Вы не представляете, как я рад вас видеть. Смотрю и думаю: Максим это или нет? Вы стали такой важный! – улыбался Шувалов, подливая в чашку ром.

– Да и вас не узнать, граф!

«Полковничья форма украшает мужчину!» – сделали они совместный вывод.

– Как всех судьба разбросала, – оживленно говорил Шувалов. Лицо его раскраснелось, а глаза довольно блестели. – Недавно получаю письмо от Мишки Строганова – оказывается, он служит по соседству с Нарышкиным и князем.

– Да-а?!– удивился Максим. – Видимо, Серж вскоре сообщит.