Разреженный воздух

Ничего не было обещано, ничего не было гарантировано наверняка, но я верю в «Блонд Вайсьютис» и генные лаборатории, специализирующиеся на долговом труде. В самом крайнем случае запатентованные, генетически модифицированные плоть и кости способны на многое, если вы будете обращаться с ними правильно – точнее, совсем неправильно, – а по счетам всегда можно будет расплатиться позже, если «позже» вообще наступит. Я напряг спину, ноги и встал. Разорвал пластиковые оковы, словно они были сделаны из лакричных кружев. Почувствовал, как жестокость этого движения рассекает плоть до костей, кровавыми лоскутами и мелкими красными брызгами сдирает кожу и подкожную клетчатку, пока, наконец – казалось, будто прошла целая вечность, – пластик не лопнул. Кровь теперь была повсюду, но кость под содранной кожей выдержала, усиленные углеродом сухожилия остались на своих местах.

А я был свободен и стоял на ногах.

Пульс громовыми раскатами шумел в ушах следом за клеточным выбросом. Разгоряченный жар бушевал во мне кровавым контрапунктом к воплю сирен. Все вокруг, казалось, замедлилось, затем остановилось и разлетелось на части радужным коллажем моментальных снимков.

Ракель Аллаука поворачивается ко мне, рот искажен потрясенным воплем, который ей так и не удастся издать. Густаво рядом с ней, поворачивает голову слишком поздно. Мой левый кулак, уже сжатый, уже в движении, кровь горячей влажной лентой стекает по запястью к локтю. Кольца сливаются, морфосплав вырастает из линии костяшек, края лезвия еще колышутся, словно тепловая дымка, от молекулярного сдвига, как будто в руку вселился геометрический черный демон. Я ударил ножом снизу вверх, под челюсть Аллауки, вогнал лезвие в череп прямо через язык и небо.

– Босс!

Ретивый, голос срывается на крик. Аллаука издала сдавленный рвотный звук, возможно, в ответ на его вопль. Ее глаза закатились, губы раздвинулись, обнажив стиснутые зубы, в образовавшуюся щель хлынула кровь. Рядом с ней, в воющем хаосе комнаты, Густаво замер, как истукан, в шоке, разинув рот, наблюдая за моим подъемом так, словно я был пистако, призванным по его душу.

Все еще привязанный к стулу за обе голени, все еще держа Аллауку на лезвии ножа, я бросился на него вместе с умирающей женщиной. Мы втроем повалились на пол, он выронил пушки. «Балюстраад», мой идеальный выбор, улетел куда-то за пределы моментальной досягаемости, но «ВакСтар» был слишком тяжелым, чтобы откатиться далеко. Я отчаянно перепрыгнул через все еще дергающееся тело Аллауки, волоча за собой стул, который, словно спущенная с цепи гончая, вцепился челюстями мне в ногу, схватил пистолет. Развернулся…

А вот и он!

Ретивый стоял у стены, выхватив оружие, и целился в меня, стараясь не попасть в Аллауку. Нерешительность его и убила. Я нажал на спуск. «ВакСтар» прогудел один раз, его выстрел гулким эхом раздался в пронзительной какофонии сирен, и скафандробойная пуля снесла Ретивому голову, разбила приборную панель позади него, покрыв ее толстой пленкой засыхающей крови. Его тело, продолжая стоять, откинулось к стене, тонкая артериальная струя из поврежденной шеи, словно из шланга высокого давления, ударила в потолок и дождем пролилась обратно. Я лихорадочно откатился назад в поисках Густаво.

Слишком поздно – он тяжело приземлился на меня, с сокрушительной силой отбил в сторону руку с пистолетом и ударил кулаком в лицо. «ВакСтар» отправился в полет. Я полоснул Густаво лезвием ножа, и он отпрянул назад, уходя от удара. Дикая улыбка – он встал в боевую стойку. Я напряг всю нижнюю часть тела, ударил его стулом по лицу, и он с криком отшатнулся, схватившись за глаз. Я поджал ноги, рассек оковы и освободился. Швырнул стул в сторону Густаво и резко встал. Конечности немного онемели, но клеточный выброс Рис вернул в них жизнь, мышцы хоть и были по-прежнему напряжены, но функционировали. Я набросился на Густаво и повалил его на пол.

Надо отдать ему должное: он опустил прижатую к поврежденному глазу руку – из глазницы, пораненной ножкой стула, хлынула кровь – и попытался бороться. Я заблокировал все его попытки, преодолел защиту и безумным ударом перерезал ему горло. Он поперхнулся и рухнул на пол.

– Я тебя предупреждал, – я услышал собственный уродливый голос, низкий, скрежещущий, словно какая-то несмазанная машина, крутящая поршни на последнем издыхании. Я задыхался от собственных слов. – Генный уровень. Когда «Блонд Вайсьютис» что-то делают, они ставят на победу.

Я поднял кулак и воткнул морфосплав ему в поврежденный глаз, пронзив мозг. Хлынувшая кровь забрызгала мне руку и лицо.

Я провернул лезвие на сто восемьдесят градусов, чтобы наверняка.

* * *

Разгоряченный перегрев – это процесс глубокого программирования, и на его спад уходят недели, но клеточного выброса, созданного Рис, хватит на пару сотен секунд. В лучшем случае у меня оставалась пара минут.