Разрушающие себя

Садист, шизофреничка и трусливый ублюдок, боявшийся сказать хотя бы слово поперек собственному отцу, который избивал ребенка. Наверное, его я ненавидел больше всех в тот момент. Мой собственный папаша смотрел и никогда ничего не делал. Лишь шептал периодически, пока я содрогался в рыданиях от боли:

— Это закончится, правда. Обещаю, Никки.

Обещатель хренов. Чтобы ты в гробу переворачивался.

— Какие тебя с Леной связывали отношения? — задает вопрос Гриша, пока я поднимаюсь и умываю лицо прохладной водой. Звуки падающих капель приглушает его голос.

Мне хочется сунуть голову прямо под струю, охлаждая ее от переизбытка мыслей. Они плотно наседают, сменяя друг друга со скоростью света и не давая шанса сформулировать хотя бы одно предложение до конца. Это так тяжело — вспоминать. Особенно Лену. Женщину, которая убивала меня долго и мучительно.

Ведь любовь — она разная. И иногда она отравляет нам существование до конца дней. Этот яд все еще в моей крови, поэтому я вижу свою тетку в каждой встречной девушке. Смотрю в такие разные глаза, а передо мной только родной холодный взгляд.

— Она касалась тебя? Ну в плане… — Григорий осекается на полуслове, замирая рядом. Я продолжаю смотреть на слив в раковине, и мне хочется точно так же слиться куда-то по трубам далеко. Туда, где меня никто не достанет.

— Хочешь знать, да? — горько смеюсь, после чего качаю головой. С мокрой челки разлетаются в стороны капли по всей кухне. Несколько штук попадает на поверхность тумбы, доску и коричневую кафельную плитку.

Вновь поворачиваюсь к разложенным продуктам, принимаясь за чистку и нарезку. Раз, два, три — соломка, кубики. Морковь, помидоры, немного лука, ведь дети не любят его. Приходится тщательно смотреть за тем, чтобы они не почувствовали его вкуса в блюде.

— Всегда, — вытираю лицо рукавом, посмеиваясь. — Мне кажется, я был забавной игрушкой. Знаешь, это ведь она сделала меня таким красивым. Отправила в спортзал, бассейн, следила за одеждой, прической и водила к косметологу. «Куклы должны радовать глаз» — именно так она говорила.

С каждым словом движения становятся резче. Боль и удушающие слезы сменяют потоки ярости. Разъедающая кислота моего гнева распространяется так быстро, что, кажется, с каждым словом я выплевываю ее из себя большими сгустками. Гриша отступает, молчит, давая мне возможность выговориться. Удар ножа по доске, и глубокая борозда остается на деревянной поверхности. Половинка помидора просто отлетает в сторону кофеварки.

Поднимаю взгляд, задыхаясь и оттягивая ворот тонкого джемпера, шипя тихо:

— Ее любимая игрушка. Десятки её друзей, которым она мной хвасталась. Купала, наряжала, водя с собой словно зверька на поводке. «Ах, какой чудесный мальчик — мой племянник» — передразниваю такой чужой и одновременно близкий мне голос, который звучит в моей голове, отражаясь от стенок черепной коробки.

— Никита, — предостережение в тоне Соболева я игнорирую, сжимая лимон до брызгов сока, летящих в разные стороны.

Я представляю себе ее сердце в руке. Или всех тех, чьи лица отпечатались в моей памяти навечно. Выдавливая косточки, с большим удовольствием представляю, как раздираю на части чужую плоть вот этими пальцами.

— Ей нравилось утешать меня после того, как другие причиняли мне боль, — громко хохочу, не обращая внимания на катящиеся слезы. — Я просил, умолял, плакал и снова просил. А ей все было мало. Она специально делала так, чтобы мне причиняли боль. Дрянная стерва обожала, когда у неё появлялась возможность сказать…

Я замолкаю, захлебываясь собственными словами и вновь в голове звучит Ленин голос.

«Видишь? Не говори больше, что я не люблю тебя».

— Перестань, стоп! Ты себе делаешь больно! — до меня доносится отчаянный крик. Лишь спустя несколько секунд осознаю, что мое запястье сжимают крепкие пальцы, пытаясь ослабить хватку на лезвии ножа.

Оно вошло в мою ладонь и гладкую сталь окрасила алая кровь, капающая на деревянную поверхность. Нож падает со звоном, и Гриша с шипением бросается из кухни, крикнув что-то насчет аптечки. Медленно, медленно вдыхаю, прикрывая глаза. В сжатом кулаке теплая кровь продолжает просачиваться, окрашивая руку, овощи и одежду в красный цвет. Наверное, не стоило так глубоко погружаться в воспоминания. Сам себе навредил, сейчас Соболев решит, что я окончательно сбрендил.

— Надо позвонить тому чуваку из сериала «Скорая помощь». Или доктору Хаусу, он точно поможет. Тут походу нужно зашивать, — голос Феди дрожит, едва он переступает порог кухни.

Мне приходится сунуть поврежденную ладонь под струю воды, а второй рукой перехватить худые плечи, едва мелкий пакостник обхватывает своими ручонками мою талию и глухо выдыхает:

— Хватит этих встреч. Тебе от них плохо и больно. Не хочу, чтобы ты плакал.