Начальника казачьего поста подъесаула Будника я встретил еще на дороге к Худаферину, обменявшись с ним приветом. Прибыв на сотенный двор, я увидел, что казаки ремонтируют свое помещение, а потому я отправился на таможенный пост и просил гостеприимства. Начальник поста ротмистр Рудыковский тоже был в служебных разъездах, но меня крайне радушно приняла его жена. Скоро вернулся и муж. Они оба превосходно устроили нас в комнате пограничного вахмистра и оказали самое широкое гостеприимство. Вечером вернулся из служебного разъезда и подъесаул Будник; был устроен общий ужин, за которым полились разговоры с обеих сторон. Переход этого дня составил 43 версты отличной колесной дороги.
Переночевали мы превосходно, но тяжелое впечатление произвело множество скорпионов, фаланг и змей, которыми славится Худаферинский пост и его окрестности.
Меня удивило жилье ротмистра и его жены. Отведенный им офицерский домик (из 3-х комнат и кухни с передней) отличался поразительной чистотой: потолки, стены и полы (глиняные) были тщательно выбелены; нигде на стенах никаких картинок, а на окнах занавесей, кроме внутренних деревянных ставней; кровати стояли на бутылках, горлышком врытых в землю. Начальник поста и его жена бездетны, но у них в домике меня встретили 4 собачонки (пинчеры), очень выхоленные, которым хозяйка уделяет много заботы и попечения. Вот, что я услышал от этой раньше времени состарившейся, но de facto еще молодой женщины: «Мой отец занимал важный пост в пограничном ведомстве в П[етербур]ге, а я была единственная дочь в его семье, воспитываясь в Смольном институте. Когда я окончила курс, то на первом же балу в одном из гвардейских полков познакомилась с молодым офицером этого полка. Мы скоро с ним сошлись, а мои родители, согласившись на мой брак и зная, что будущий муж личных средств не имеет, предложили ему (тогда поручику) оставить гвардию и перейти в Пограничную стражу, обещая прекрасную карьеру в этом ведомстве. Так мы и сделали. Поженились, а мужа из гвардии чином ротмистра перевели в Пограничную стражу с назначением обер-офицером для поручений при штабе корпуса Пограничной стражи. Мы весело и счастливо жили в доме моих родителей в П[етербур]ге, не помышляя ни о чем грустном. Но вот мой отец внезапно захворал, болезнь осложнилась, и он умер. Скоро за ним последовала и мать моя. Болезнь и смерть их поглотила все сбережения, и кроме долгов ничего у нас не оказалось. Жить на одно жалованье мужа в столице было совершенно невозможно. Муж решил взять место где-либо на окраине, где и жалованье больше, а главное, сразу дают на подъем и проезд крупную сумму денег, которыми явилась возможность покрыть наши долги. Прибыв в Тифлис, где мужа никто не знал, мы почувствовали себя очень тягостно: встретили нас холодно и недоброжелательно, оказалось, что он годами моложе множества офицеров П[ограничной] стражи, но чином старше их. Нас не сразу послали на место с определенным окладом и только по усиленной просьбе назначили сюда, где мы безвыездно живем 8 лет. Муж ежедневно в разъездах с риском быть убитым или раненым на перестрелках, а я дома. Единственная отрада моя – привезенная мною пара собачек, еще покойной мамы: эти – уже второе поколение первых. Первый год я приходила в отчаяние от множества гадов и кусающих всякого рода насекомых. Но жизнь и тяжкая нужда, да мои собачки меня выучили. Видите наше жилье? В нем все бело, а углы у стен оклеены бумагой; на полу дорожки, по которым надо ходить (из овечьей шерсти ткань). Ни один скорпион или фаланга не смеет войти в комнату безнаказанно, так же как не заползет и змея – собачки услышат шорох, немедленно бросаются на них и, смело хватая, уничтожают. О! Они ничего не боятся! Это удивительно умные и преданные сторожа!»
На мой вопрос, а были ли случаи укушения, она сказала: «Да, бывали, но у нас в запасе настойка скорпионов в масле; это верное туземное средство, и нам помогало. Теперь мы приспособились и привыкли. Но трудно забыть всю горечь пережитых 3-х, 4-х лет. Теперь муж заработал себе солидную репутацию, и нам обещают перевод на лучшее место. Но для меня это уже поздно – я отстрадала мою молодость и от всего уж отвыкла. На людях мне будет тяжело: слишком я уже опростилась и отвыкла от всякого общества».
Муж и жена произвели на меня самое хорошее впечатление как своей дружеской взаимной заботой, так и внимательным и сердечным отношением к своим подчиненным всякому же гостю они радовались, как самому близкому родственнику.