Реальная логика понятий

Следующим важным шагом в обосновании диалектической эпистемологии выступает у Платона доказательство того, что «знание не есть истинное мнение». Понятие «мнение» Сократ поясняет следующей аналогией: «Вообрази, что в наших душах есть восковая дощечка; у кого-то она побольше, у кого-то поменьше, у одного из более чистого воска, у другого – из более грязного…и, подкладывая его под наши ощущения и мысли, мы делаем в нем оттиски того, что хотим запомнить из виденного, слышанного, как бы оставляя на нем отпечатки перстней. И то, что застывает в этом воске, мы помним и знаем, пока сохраняется изображение этого, когда же оно стирается или нет уже места для новых отпечатков, тогда мы забываем и больше уже не знаем» (191 c, d). Поскольку такого рода отпечатки имеют форму, то в наших терминах их можно назвать формами мышления, выражаемыми определенными лингвистическими моделями. Обозначая «мнения» словами, т. е. создавая языковые модели различной степени разветвленности, мы можем в форме суждений и структурированных текстов передавать их своим собеседникам, сохранять на некоторое время в личной памяти или записывать на материальные носители. «Истинное мнение» в таком случае – «четкий отпечаток», он не допускает ошибок при воспроизведении и передаче, если правила коммуникации также строго определены и соблюдаются каждой из сторон на линии приема – передачи сообщений.

«Истинное мнение» не является следствием только «известного», так как можно принимать «известное иной раз за известное, иной раз за неизвестное»; не является оно и следствием правильного умозаключения, потому что последнее есть только способ обработки чувственных данных и не может быть следствием самого себя как «отпечатка». Если остановиться на умозаключении как на технике вывода, то его корректность (или истинность) или некорректность (или ложность) в формальном плане есть вопрос соглашения. Если брать «мнение» как таковое то ли в форме образного представления, то ли в форме умозаключения, то во всех случаях его истинность – только «четкий отпечаток», а ложность – «еривое» его изображение, что и поясняет Сократ: «По поводу неизвестного и никогда не ощущавшегося не может быть, видимо, ни обмана, ни ложного мнения…Что же касается известного и ощущаемого, то в нем самом вращается и кружится мнение, становясь истинным или ложным: то, что прямо и непосредственно сопоставляет отпечатлеваемое и уже бывший отпечаток, – это истинное мнение, а криво и косвенно – ложное» (194 b).

Важно заметить, что под «ложным мнением» Платон подразумевает не целенаправленное искажение «истинного мнения», т. е. бытовой обман, но своего рода неопределенность, возникающую по не зависящим от субъекта причинам, что и отображается неясной формой «отпечатлеваемого» то ли в его «душе», то ли при передаче в форме сообщений. Согласно Сократу, «ложное мнение» заставляет одного и того же человека одновременно и знать и не знать одно и то же, следовательно, это нечто иное, чем отход мысли от ощущения или преднамеренное искажение правды, «иначе мы никогда бы не заблуждались в области мысли как таковой» (196 с). Кроме того, «мнение», как и ощущение, выражаемое словами, не может служить само по себе критерием истинного знания, оно требует каких-то дополнительных средств проверки, о которых Платон не говорит.

Рассмотрим теперь платоновскую языковую модель «истинное мнение с объяснением», а затем подыщем аналог этому лингвистическому конструкту в области современных понятий. Сократ рассказывает Теэтету сон: «Мне сдается, я тоже слышал от каких-то людей, что именно те первоначала, из которых состоим мы и все прочее, не поддается объяснению. Каждое из них само по себе можно только назвать, но добавить к этому что-нибудь… невозможно. Ибо в таком случае ему приписывалось бы бытие или небытие, а здесь нельзя привносить ничего, коль скоро высказывается только о нем одном и к нему не подходит ни “само”, ни “то”, ни “каждое”, ни “одно”, ни “это”, ни многое в том же роде. Ведь все эти рассмотренные слова, хотя и применяются ко всему, все же отличаются от того, к чему они прилагаются. Если бы это первоначало можно было выразить, и оно имело бы свой внутренний смысл, его надо было бы выражать без посторонней помощи. На самом же деле их этих начал невозможно объяснить, поскольку им дано только называться, носить какое-то имя. А вот состоящие из этих первоначал вещи и сами представляют собою некое переплетение, и имена их, также переплетаясь, образуют объяснения, сущность которого, как известно, в сплетении имен. Таким образом, эти начала необъяснимы и непознаваемы, они лишь ощутимы. Сложенное же познаваемо, выразимо и доступно истинному мнению. Поэтому, если кто составляет себе истинное мнение о чем-то без объяснения, его душа владеет истиной, но не знанием этой вещи: ведь кто не может дать или получить объяснение чего-то, тот этого не знает. Получивший же объяснение может все это познать и, в конце концов, иметь это в качестве знания» (220 а – с).